wrapper

Понедельник, 20 сентября 2021 00:00 Прочитано 3410 раз

А.И. ФУРСОВ: ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ КАПИТАЛИЗМА

Почти два года назад в Университете Билкент (Анкара, Турция) я прочёл лекцию «Capitalism: The Terminal Crisis of the Most Enigmatic System» («Капитализм — терминальный кризис самой загадочной системы»), изначально написанную на английском языке. Несколько месяцев назад в сети появился видеоролик, где диктор читает этот текст. По сути, это документальный фильм с видеорядом, подобранным под содержание лекции. С тех пор я получил немало писем с просьбой сделать русский перевод и опубликовать его. Однако недаром Марио Пьюзо заметил: «Rewriting is a whole secret to writing», — в вольном переводе: «Переделывание текста — это написание нового текста». Так оно и вышло: появился новый большой текст, включающий старый и разбитый на три части. Новый и большой, поскольку за два года мир изменился кардинально; агония капитализма приобрела коронабесную форму, а то, что вылезает из него, как Чужой в известном фильме, всё больше напоминает биоэкотехнофашизм.

Ниже излагаются довольно простые вещи. Проблема, однако, в том, что иногда простые вещи кажутся сложными. Причин, как минимум, две. Во-первых, люди в массе своей стараются жить в комфорте — не только материальном, но и интеллектуальном. Комфортно жить в привычной картине мира — в мире знакомых понятий, образов и схем. Даже если картина не вполне соответствует реальности, нарушение привычного антуража чаще всего вызывает дискомфорт, а порой и боязнь любых «сложных картин», хотя на деле «сложностью» нередко тут оказывается то, что является куда более простым, чем все прежние устоявшиеся картины.

Во-вторых, мы живём в ситуации «двойного разрыва». Обществоведческая наука всегда отстаёт от обществоведения, а в периоды быстрых изменений, как ныне, этот разрыв увеличивается до 15–25 лет. В свою очередь, образование отстаёт от науки примерно на такой же срок. Поэтому зачастую вместо реальности мы видим перед собой картину мира 30–40-летней давности; особенно это касается исторической науки. Причём ситуация эта не только наша, но и общемировая. Дело дошло до того, что на Постзападе спецслужбы взяли дело подготовки историков для своих нужд в собственные руки, не надеясь на профессорско-профанную науку с её мелко- и узкотемьем и кабинетной оторванностью от реальности. Так, МИ6 и ЦРУ вместе с историческими факультетами трёх ведущих британских университетов начали готовить историков по специальностям «историк — системщик» и «историк — расследователь», а «Пять глаз» — вообще создали свой исследовательский центр.

Говоря сегодня о капитализме, который находится в терминальном кризисе, надо иметь в виду, что глобальные элиты во многом перестали скрывать свои планы, их обслуга пишет об этом открыто. Если во времена СССР идеологи буржуазии стыдливо прикрывались демократией, правами человека и т.п., то сейчас им стесняться некого, ибо, по их ощущению, никто больше не накажет «буржуина»: нет страны, откуда прискачут красные армии с мальчишами-кибальчишами, — «плохиши» торжествуют. Однако, похоже, радоваться им недолго: мировой кризис беспрецедентных масштабов накроет и их. В связи с этим взгляд с высоты, как сказал бы Айзек Азимов, на нынешнюю ситуацию представляется весьма уместным.

Термин «кризис» в наши дни стал общепринятым: говорят о кризисах экономики, мировой политики, образования, идеологии, тотальном кризисе, кризисе мировой системы. Дело, однако, в том, что мировых систем «вообще» не бывает. Они наличествуют только в определённом качестве. Такие термины, как «кризис человечества», «фазовый переход» и т.п., бессмысленны и непригодны в своей нейтральной бессодержательности и чаще всего призваны закамуфлировать тот факт, что речь идёт о кризисе капиталистической системы и её обанкротившихся хозяев. Впрочем, сегодня накал и масштаб кризиса таков, что об исчерпанности капитализма уже заговорили высокопоставленные клерки идейно-интеллектуальной и политической обслуги глобократии: ушлые Ж. Аттали, К. Шваб и даже А. Меркель.

А что мы знаем о капитализме? На первый взгляд — всё; капитализм кажется самой простой системой для анализа, все её характеристики можно выразить, казалось бы, количественно: валовой национальный продукт, валовой внутренний продукт, доход на душу населения. Всё открыто, никакой тайны! В отличие от кажущихся загадочными обществ Древнего Египта, Древнего Китая, Древней Индии, Майя, догонов и др. На самом деле именно капитализм — самая загадочная система в истории человечества, поистине уникальная. Капитализм обладает, как минимум, семёркой черт, которые резко отличают его от всех других социальных систем. Возможно, кому-то это перечисление покажется скучным, но без него мы вряд ли поймём, чем является капитализм, что происходит сейчас в мире, и чего ждать. Итак.

Во-первых, капитализм — единственная система мирового масштаба, его производственные и рыночные отношения охватывают планету в целом. Все докапиталистические системы были локальными, хотя этот локус мог охватывать огромное пространство.

Во-вторых, капитализм — единственная социальная система, которая существует в трёх технических формах: доиндустриальной, индустриальной и гипериндустриальной. Не технология (элемент) определяет капитализм (целое), а капитализм как система диктует логику развития технологии и техники.

В-третьих, капитализм — единственная система, которая создаёт формы, качественно отличающиеся от неё. Речь идёт о таких докапиталистических формах, которые создаются самим капитализмом и в его интересах там, где до него их не существовало. Это плантационное рабство на юге североамериканских колоний и островов Карибского бассейна, квазифеодальные латифундии в Южной Америке и др. Капитализм создаёт их в соответствии с логикой своего развития, поэтому его мировая система — не гомогенно капиталистическая, а многоукладная.

В-четвёртых, капитализм — единственная система, которая может существовать как в «положительной» (капитализм), так и в «отрицательной» (системный антикапитализм — СССР, соцлагерь) формах.

В-пятых, капитализм — единственная социальная система, создавшая уникальные формы по сравнению как с прошлым, так и, по всей видимости, с будущим. Именно капитализм создал такие феномены, как частная собственность, государство, нация, наука, идеология. Предвижу удивление и недоумение: как? А разве Древний Египет не государство? Разве у вавилонских жрецов не было науки? А что, индийцы — не нация? В Древнем Риме не было частной собственности? Мой ответ на все эти вопросы — категорическое «нет». Внешнее сходство ни о чём не говорит: акула, ихтиозавр и косатка внешне похожи, хищники, живут в одной и той же среде — водной, однако все они относятся к разным классам живых существ.

Что касается частной собственности, то она предполагает наличие частного лица в качестве субъекта. Реально частная собственность «расцветает» только на «трупе» феодализма, при появлении действительно частных лиц. Пьесы Шекспира об Англии XV–XVI веков — как раз о таких трагических судьбах частных лиц, рвущих коллективную пуповину и торящих свой путь (часто неправедный).

Если государство (lo stato, l’état, der Staat, the state) определять как форму социального насилия, отделённую от производственных отношений и легально ограниченную определённой территорией, то нечто подобное существовало (и могло существовать) только в буржуазном обществе. При феодализме внеэкономические отношения, социальное насилие, были исходно встроены в производственные отношения, были их сутью. В этом случае, естественно, в государстве в строгом смысле слова нужды не было, так как феодальное «государство» выполняло функцию иную — организацию иерархии господ. Поэтому Маркс называл такой порядок власти «религиозным государством» — в отличие от «государства политического», капиталистического. Впрочем, оба эти термина несовершенны, они приблизительны, вместо них лучше «смотрятся» термины «патримония» и «государство».

Термин «нация» часто ошибочно смешивают с терминами «этнос» и «народ». На самом деле нация есть социальная форма организации этноса, «базовым кирпичиком» которой является индивид. Нация не может состоять из общин, сословий, полисов, каст, кланов, племён, которые по определению будут замыкать фокус лояльности только на себе. Неслучайно нации формируются в Европе в конце XVIII — начале XIX века, когда другие формы коллективной идентичности — общинные, цеховые — уходят в прошлое. Кстати, если взглянуть на дореволюционную Россию, то, во-первых, подавляющая масса населения (крестьяне) жили в общинах с их локальным фокусом лояльности (в качестве нации формировались дворяне и интеллигенция, что усиливало деформацию социума и ожесточало сословные отношения); во-вторых, человека определяли не по национальности, а по вероисповеданию.

В СССР педалировали развитие исторической общности, именуемой советским народом. C позиций сегодняшнего дня очевидно, что «сработала» эта общность преимущественно для русских, белорусов и малороссов — иными словами, просто-напросто для русских в широком смысле слова, так как всё это один народ. В отличие от этого, в других республиках СССР советская национальная политика реально вела к развитию местных национализмов, которые «выстрелили» в конце 1980-х и позже. Нужно помнить, что если в РСФСР перестройка постепенно набирала темп под лозунгами и знаменем антисоветизма, то на просторах СССР, даже на Украине, славянской республике, она шла ещё и под знаменем антирусскости, русофобии: «Русские, убирайтесь вон». Отделение от Союза, от Москвы подавалось как таковое не только от центра Советского Союза, но и от центра русских: антисоветизм и русофобия в республиках слились воедино, и это стало — вопреки задумке — результатом национальной политики КПСС. Исторически она стартовала как русофобия большевиков в 1920-е годы, а после сталинского поворота середины 1930-х годов как бы растворилась в республиках и затаилась, чтобы вырваться наружу в 1980-е и начать развиваться по восходящей практически на всём постсоветском пространстве. Что же касается нынешних русских, то процесс превращения их из народа в нацию (безо всяких «земских соборов») продолжается. Препятствий на этом пути много: и «российский» курс власти, и тот факт, что эпоха национальных государств почти прошла, и многое другое, но это отдельная тема.

Наука — это триединство эмпирических знаний, теории и, что самое важное, социальной институциональности. Рациональные эмпирические знания на Востоке и в античном мире были встроены в такие институциональные структуры, которые наукой считаться никак не могут. Наука как институт возникает в Западной Европе в ходе научной революции XVII века, связанной с потребностями развития капитализма как системы.

Иными словами, капитализм для своего функционирования требовал избыточности — качественно новых социальных форм, знаний и «вещей», которые не просто не существовали в докапиталистическом мире, но были не нужны и вредны ему.

В-шестых, капитализм как система требует появления помимо государства закрытых надгосударственных, наднациональных структур и порождает, создаёт их. Без них нормальное функционирование капитализма как системы крайне затруднительно, если вообще возможно, поскольку они снимают, разрешают одно из важнейших противоречий капсистемы. Суть в следующем. Экономически капитализм — мировая система без границ, единое целое, тогда как политически это совокупность, сумма отдельных государств, разделённых границами. В результате мы имеем тройное противоречие: между экономикой и политикой, капиталом и государством, целостностью и суммарностью.

Капитал, особенно крупный, должен решить это противоречие, выйти за его рамки: реализация его интересов, как правило, требует постоянного нарушения границ (а часто — законов) своей страны и других стран. Отсюда необходимость в наличии особой, «корректирующей» эту ситуацию организации (или организаций) — надгосударственной, закрытой и, желательно, имеющей свой идейный комплекс, причём нередко он оказывается оккультным. Внешне эти структуры выглядят как заговор («конспиро»), однако, по сути, это чистая политэкономия капитализма, реализация его законов на мировом уровне. Верхушка господствующего класса капсистемы исходно формировалась как наднациональная — североатлантическая, и конспироструктуры были в такой же степени её порождением, как и фактором, порождающим её (ср. аналогичное отмеченное Марксом диалектическое соотношение рынка и капитализма). Таким образом, капитализм — это не пара «капитал — государство», а треугольник «капитал — государство — наднациональные структуры мирового согласования и управления». Именно последние обеспечивают и реализуют целостные и долгосрочные интересы капиталистической системы.

Каждый этап развития капсистемы порождал принципиально новые закрытые конспироструктуры. При этом старые начинали играть вспомогательную роль как для новых, так и для самого государства. Сначала это были масонские структуры, в последней трети XIX века сформировались общества типа Geheimes Deutschland в Германии и Родса — Милнера в Великобритании. В послевоенный период появились Бильдербергский клуб и намного более серьёзные Siecle («Век»), и сыгравший большую роль в разрушении СССР Cercle («Круг»), затем были созданы формально открытые организации с «двойным дном»: Трёхсторонняя комиссия, Римский клуб.

В-седьмых, и это, пожалуй, самое важное отличие капитализма от докапсистем, он — единственная система, развитие которой в значительной степени приобретает проектно-конструкторский характер, ход истории принимает в большой мере направляемый, а порой и управляемый характер. Подчеркну: «направлять» не значит автоматически «управлять», результаты оказываются зачастую далёкими от планов проектировщиков и действий конструкторов. Недаром Г. Киссинджер как-то заметил: «…история — это рассказ о провалившихся планах, несбывшихся чаяниях и надеждах, которые либо не оправдались, либо обернулись чем-то совершенно иным». Действительно, те, кто в России и за рубежом планировали февральский переворот 1917 года, не думали, что вызывают октябрь; те, кто полагали, что Гитлер раздавит СССР, и из Лондона науськивали его на восточного соседа, не ожидали, что в результате всего этого их империя развалится, а СССР выйдет из войны победителем и сверхдержавой. Это и есть то, что Гегель называл «коварством Истории». И тем не менее Киссинджер не случайно употребил слово «план» — в частности, вся его деятельность в государственных и закрытых наднациональных структурах как раз и была планированием, проектированием истории и, надо признать, на нашу беду, многое получилось.

Сказанное выше не означает, что до капитализма не было групп, которые пытались влиять на ход исторического развития. Например, тамплиеры тщетно пытались создать нечто вроде Евросоюза — идея была преждевременна, не было средств, которые появились только при капитализме. Проектно-конструкторская деятельность требует нескольких условий. Это:

1) организация, которая может ставить, планировать, готовить, реализовывать на практике (конструировать, осуществлять исторический социо- или геоинжиниринг), т.е. решать долгосрочные («игра в долгую») широкомасштабные задачи (перевороты, войны, революции и т.д.);

2) адекватный объект («вещество») манипуляции посредством геоисторического инжиниринга;

3) финансовая база («энергия»), обеспечивающая контроль над людьми: власть и собственность;

4) контроль над духовной сферой (информпотоки, верования, ценности и т.п.), особенно на верхнем и среднем уровнях общественной пирамиды;

5) эксклюзивная структура рационального знания, принадлежащая только верхам; с её помощью, с одной стороны, анализируются регулярности и законы истории, социального поведения (особенно масс, «толпы»), с другой — направляются в ложное или второстепенное русло исследования так называемой независимой, или объективной, науки (результат — оформление профессорско-профанной науки для низов и середины как ширмы изучения реальных процессов, реальной картины мира).

Закрытые наднациональные структуры мирового согласования и управления (они же — конспироструктуры) как раз и являются тем типом структур, которые отвечают перечисленным выше характеристикам. В конце 1870-х годов Маркс заметил, что если бы он заново писал «Капитал», то аналитически начал бы не с товара, а с государства. Я бы сказал так: если сегодня писать (или переписывать) «Капитал», то начинать нужно уже не с государства, а с закрытых наднациональных структур. И дело не только в том, что эти структуры «второго» (закрытого) контура на рубеже XIX–XX веков превратили партии, парламенты и т.д. («первый», открытый контур) в свои функции. Они уже задолго до этого выражали целостные и долгосрочные черты развития капсистемы и верхушки её господствующего класса как системообразующего элемента. В «руках» именно этих структур, будь то британские клубы, островные и континентальные масонские ложи, организации XIX–XX веков, оказались сконцентрированы одновременно «вещество», «энергия» и «информация» современного мира.

«Веществом», т.е. объектом манипуляции, стали массы как феномен. И хотя они вышли на арену истории в ХХ веке (точнее, элиты или их порученцы вывели их туда, с одной стороны, возглавив, оседлав некие движения, с другой, подчинившись на время их логике; вспомним, к примеру, знаменитый обращённый к толпе крик героя романа Р. Пенна Уоррена Вилли Старка «Дайте мне топор» и успех прототипа этого персонажа — губернатора штата Луизиана Хью Лонга ), уже в середине — второй половине XVIII века в городах Западной Европы оформилась в качестве социального феномена масса как сумма атомизированных индивидов — «одинокая толпа» (Д. Рисмэн). В отличие от укоренённых в малой традиции коллективностей (общин, каст и т.п.), не связанными друг с другом людьми, отсечёнными от семейных традиций, утратившими локальные ценности, легко манипулировать.

В середине — второй половине XVIII века произошла «материализация» финансовой революции XVII века, начавшейся созданием в 1613 году (1613–1617 гг.) Standard Chartered Bank семейства Барухов и окончившейся в 1694 году созданием Банка Англии. Последний стал мощнейшим финансово-организационным оружием Англии (с 1707 года, после соединения с Шотландией Великобритании), которое позволило начать всерьёз выигрывать войны.

Финансы — это энергия, но не менее важна информация. Время с середины XVIII века продемонстрировало резко возросшие роль и значение информации как оружия в борьбе различных элитарных групп. Просветительский проект «Энциклопедия, или Толковый словарь наук, искусств и ремёсел» (1752–1762 гг.) был первым опытом создания современного информоружия, которое, будучи изготовленным во Франции по британским лекалам, позволило в течение жизни двух поколений «перевербовать» определённую часть французской элиты в сторонники будущей революции. Революции в интересах части французской и британской буржуазии, прежде всего финансовой, а также закрытых наднациональных групп. Уильям Питт Младший, выступая в британском парламенте, открыто признал, что Великобритания потратила на организацию и стимулирование французской революции 5 млн фунтов стерлингов — фантастическую по тем временам сумму. Уже вышло немало книг о бурной деятельности британских агентов во Франции во времена революции (1789–1799 гг.) и позже, о том, как британская разведка («les hommes de Londre, les hommes de l’hombre» — игра слов: «люди из Лондона, люди из тени») провоцировала во Франции большой террор и многое другое.

Итак, к середине XVIII века в руках наднациональных групп, представленных в то время главным образом масонскими ложами, оказалось сконцентрировано управляемое «критическое вещество» массы, экспериментально «дрессируемой» потоками информации части элит, денег, энергий, благ — в самом широком смысле. Всю мощь именно закрытые наднациональные группы (на тот момент, повторю, это были масонские структуры), формирующийся буржуазный североатлантический класс, обрушили в 1789–1848 годах на государства-монархии Старого порядка и либо сокрушили их, либо выговорили определённые условия компромисса.

В «эпоху революции» (Э. Хобсбаум) 1789–1848 годов на Западе сформировалось триединое ядро, если угодно — трёхглавый Змей Горыныч капсисемы: государство-гегемон (в XIX веке — Великобритания), финансовый капитал (Ротшильды, Бэринги и др.) и закрытые наднациональные группы мирового согласования и управления.

У капсистемы, разумеется, есть и другие особенности, кроме семёрки названных, однако здесь достаточно этих семи — они главные для понимания капитализма. Именно они обеспечивали его фантастический динамизм в течение нескольких столетий и очень короткую по масштабам длительности исторических систем жизнь.

Капитал существовал до капитализма, в той или иной форме, скорее всего, будет существовать и после него. Но так же, как капиталистическая собственность не сводима к капиталу, так же и капитализм как система — это не просто и не только безудержный триумф капитала; реальность сложнее. Капитализм можно определить так: это сложная социальная система, которая обеспечивает постоянное накопление капитала (развитие во времени) и его экспансию, позволяющую поддерживать и увеличивать норму прибыли (пространственная характеристика), и которая в то же время ограничивает капитал в его целостных и долгосрочных интересах. Без этого ограничения и его средств в виде государства, гражданского общества и его структур, политических партий, формально представляющих различные слои, системы массового образования и др. — без всего этого капитал, предоставленный самому себе, сожрал бы и самого себя, и общество, и биосферу. Ну а арбитром между капиталом и его «ограничителями» выступали закрытые наднациональные группы.

Вся история капитализма — это борьба капитала с социальными ограничителями за то, чтобы избавиться от них, за охват капиталом всей капиталистической собственности.

Именно эта борьба по типу циркового номера «борьбы нанайского мальчика с медведем» является одним из моторов развития капитализма. Победа одной из сторон означает конец номера — и капитализма. Успех капитала на этом пути означал бы демонтаж капитализма за ненадобностью как системы, отработавшей своё, поэтому конспироструктуры не позволяли этому процессу выходить за определённые рамки. Однако на рубеже 1960-х–1970-х годов их позиция несколько изменилась. Во-первых, капитализм как система производства и производственных отношений подошёл к пределу своих возможностей. Дальнейшее его развитие усиливало, особенно при наличии системного антикапитализма в лице СССР и соцлагеря, контрагентов капитала, прежде всего — промышленный рабочий класс и связанные с промышленностью и государством сегменты среднего слоя. Надо помнить, что капитализм — это изначально система производственных отношений, а не просто деньги или богатство, как полагали представители вульгарной буржуазной политэкономии. Они тупо отождествляли капитал(изм) с денежным, торговым капиталом, находили капитализм всюду, начиная с Древнего Востока и Древнего Рима, не говоря уже о средневековых городах, таким образом увековечивая капитализм. В основе капитализма как системы лежат не деньги, они лишь опосредуют (выполняя при этом пять функций) обмен рабочей силы на овеществлённый труд, который при этом реализует себя как самовозрастающая стоимость.

Проблемы именно со «второй стороной» производственных отношений капитализма. Рост её политического значения в условиях дальнейшего развития индустриальной системы (именно так, а не просто из-за некоего предела, достигнутого индустриальным производством, — это было важным, но не главным) заставил закрытые наднациональные группы скорректировать свою позицию по «ограничителям» и начать — вместе с капиталом — их демонтаж (см. доклад «Кризис демократии», написанный по заказу Трёхсторонней комиссии). Одновременно было начато торможение научно-технического прогресса и промышленного развития, т.е. развития реальной экономики; упор был сделан на развитие финансового капитала, и это была первая причина, скорректировавшая позицию конспироструктур. В XIX — начале XX века финансовый капитал, по сути, господствовал над промышленным. Две мировые войны и период послевоенного восстановления (т.е. эпоха 1910-х–1960-х годов) изменили ситуацию: началось контрнаступление промышленного капитала, у которого появился объективный союзник — СССР.

Советский фактор был второй, не менее важной причиной изменения позиций наднациональных групп по отношению к демократическим ограничителям капитализма и научно-техническому прогрессу; отсюда вдруг возникший упор на экологизм, «пределы роста», сокращение населения — короче говоря, неомальтузианская повестка дня, переход к финансиализму. Успехи СССР, с одной стороны, сам факт его существования как антикапиталистической альтернативы, с другой, ограничивал возможности «хозяев мировой игры» по коррекции и демонтажу (сначала частичному) капитализма: это означало бы признание исторической правоты СССР, соцсистемы. А потому реализация нового проекта мировой верхушки — ультраглобалистско-экологического демонтажа капсистемы — требовала уничтожения СССР или его поглощения капсистемой, что, впрочем, одно и то же, тем не менее ползучий демонтаж капсистемы постепенно развивался ещё при существовании СССР. В результате этого процесса нанесения «ударов по штабам» ограничителей с конца 1970-х годов политика постепенно превращается в замысловатые комбинации административной системы и шоу-бизнеса, государство «тает», массовое образование стремительно разрушается, гражданское общество «скукоживается».

В отношениях капитала и его «ограничителей» возможны несколько исторических вариантов. Например, хрупкое равновесие, как это было свойственно классическому буржуазному обществу. Был и другой вариант, который можно было увидеть в системном антикапитализме соцстран: «ограничители» подчиняют капитал и уничтожают его. Наконец, вариант, который мы «во всей красе» увидели на Западе после разрушения Советского Союза: демонтаж «ограничителей» мировой верхушкой самого капитализма и изменение самого капитала, его превращение во властесобственность социально-информационных платформ, контролирующих уже не столько материальные, вещественные факторы производства, сколько невещественные: социальные сети (поведение) и информационную сферу. Этим «контролёрам»-монополистам капитал как таковой, по сути, уже не нужен: симбиоз фондов, банков и платформ конституирует и новую власть — посткапиталистическую, — и новый строй. Пропагандистски это подаётся как распространение капитализма на всех жителей планеты в виде инклюзивного («включающего»), или стейкхолдерского (противостоящего акционерному), капитализма. В действительности же это ширма процесса лишения нижних 75% общества того немногого, что у них есть: у кого-то — небольшой частной собственности, а у кого-то — личной (квартиры, машины и т.д.). Речь, таким образом, идёт об экспроприации малого и среднего бизнеса тех, у кого ещё осталось хоть что-то «овеществлённое». Если «на входе» в капитализм имела место экспроприация земельной (созданной природой) собственности (огораживания, первоначальное накопление капитала крестьян), то на выходе — тоже экспроприация, только уже вещественной собственности (созданной трудом) среднего слоя, которая (экспроприация) этот слой уничтожает.

На «входе» в капитализм массовых собственников земли нужно было лишить её, чтобы те, оставшись собственниками лишь своей рабочей силы, были вынуждены стать объектом эксплуатации обладателей капитала. На «выходе» массовые мелкие собственники капитала должны лишиться его, чтобы стать объектом эксплуатации тех, кто контролирует ставшие главными социальные и духовные (информационно-психологические) факторы производства.

Как это ни парадоксально, капитализм исчерпал себя, охватив всю планету, т.е. выполнив свою социогенетическую программу, победив. Вековая динамика капитализма была такова, что он всегда нуждался в наличии некапиталистических зон. Каждый раз, когда мировая норма прибыли падала, капитализм вырывал из некапиталистической зоны ту или иную часть и превращал её в капиталистическую периферию — зону дешёвой рабочей силы и источник дешёвого сырья. Мировая норма прибыли восстанавливалась, а потом и вовсе вырастала. Этим, в частности, объясняется рваный ритм колониальной экспансии, рывки которой происходили каждый раз, когда снижалась мировая норма прибыли. Однако к концу ХХ века капитализм исчерпал планету. Соцлагерь стал капиталистическим, появились обширные зоны полубандитского и просто бандитского капитализма. В Китае существующий строй — «социализм с китайской спецификой»; в равной степени его можно назвать «капитализмом с китайской спецификой», суть нынешней «китайской системы» от этого не изменится.

Некапиталистические зоны практически упразднены, теперь капитализму больше некуда сбрасывать противоречия, больше неоткуда подпитываться, экстенсивный путь заказан. А на пути интенсивного — подорванные, но всё же сохраняющиеся институциональные ограничители и огромный массовый слой мелких буржуа, которых эти ограничители, хотя худо-бедно, но как-то защищают. Значит: долой ограничители, долой мелкий и средний капитал, долой лишнее население, а основная масса оставшихся должна меньше потреблять, меньше перемещаться — не только между странами, но и внутри стран. Их нужно закрепить локально. Для этого нужны экстраординарные меры, обнуляющие последние остатки, пережитки Запада в нынешнем Постзападе, носителем которых является социально, культурно, расово и этнически белое население. Манифест киллеров, а точнее — могильщиков капитализма и западной цивилизации, написанный в 2020 году высокопоставленным клерком на службе мировой верхушки К. Швабом в соавторстве с Т. Маллере, так и называется «Великое обнуление» (или «Великий сброс» — The Great Reset). «Великое обнуление» — это попытка таким образом оформить терминальный кризис капитализма, чтобы создать максимально выгодные условия для новых хозяев, господ посткапитализма, и сформировать готовую для нового типа эксплуатации и контроля человеческую массу.

Терминальный кризис капитализма — логический системный результат его развития. А вот то, какие формы он примет и каким будет посткапиталистический строй, — это определяется логикой борьбы исторических субъектов. В целом же нынешняя ситуация есть результат не только кризиса капитализма, но и уничтожения его антипода — системного антикапитализма, СССР. Это было низким стартом терминального кризиса, но одновременно и тем фактором, который затормозил его на полтора десятилетия — диалектика. СССР был разрушен гибридным субъектом, состоявшим из части советской номенклатуры, ГБ и теневого «капитала», с одной стороны, и определённых сегментов мирового капиталистического класса в лице закрытых наднациональных структур, банков и спецслужб, с другой. Системный антикапитализм оказался чем-то вроде сундука (на дубе), в котором хранилась игла Кощеевой смерти капитализма. Сундук рухнул с дуба, и это стало началом конца капитализма.

В октябре 1990 года, как раз, когда в СССР прошёл «картофельный марш» десантников, я читал лекцию в Колумбийском университете (Нью-Йорк, США). Один из присутствующих ехидно спросил: «Не кажется ли Вам, что колокол звонит по коммунизму?» Я ответил сходу, по-джондонновски: «Не спрашивай, по ком звонит колокол — он звонит по тебе». И пояснил: конец СССР будет началом конца капитализма; с этого момента, несмотря на внешний триумф, это будет вспышка перед смертью. Аудитория не согласилась с моим тезисом: не поняла, точнее, не захотела понимать. Но я оказался прав. Чтобы лучше понять этот тезис, его суть и логику, нужно взглянуть на истоки капсистемы, её эволюцию.

Чтобы лучше понять, как мир пришёл к нынешнему деградационно-деструктивному состоянию, нужно хотя бы кратко осветить основные этапы истории капиталистической системы, их отличия друг от друга.

Генезис (не путать с ранней стадией — как говорил Гегель, когда вещь начинается, её ещё нет) капитализма приходится на середину XV — середину XVII веков, условно 1453–1648 годы, т.е. на бóльшую часть третьих «тёмных веков» Европы. Генезис — это время, когда новый исторический субъект формирует систему и с её помощью — самого себя; как только он уступает пальму демиургства системе, генезис окончен, начинается ранняя стадия. Таковая капитализма длится с 1650-х по 1780-е годы. Это доиндустриальный капитализм, причём главными операторами мирового и внутреннего рынков выступают не только и даже не столько буржуа, сколько землевладельцы, монархо-аристократические семьи и др., внешне кажущиеся «пережитками феодализма»; на самом деле — это явления постфеодальной эпохи середины XV — середины XVII веков.

В последней четверти XVIII века тремя революциями: промышленной в Англии, политической во Франции и духовной (философской) в Германии — стартует зрелая фаза капсистемы, продлившаяся до 1910-х годов (условно «на вкус» — 1914 год или 1919 год). За это время, пережив структурный кризис («водораздел») 1789–1818 годов и выйдя на оперативный исторический простор, капитал(изм) обрёл не только адекватную ему производственную базу — индустриальную, но также оформил свой «невещественный» антураж: властные, идеологические, национальные и другие формы. Посредством масонских буржуазных революций (по идейной сути они были иллюминатскими) буржуазия Запада превратилась в главного оператора мирового рынка и стала Капиталистом с большой буквы, Главным буржуином, либо отодвинув хозяев раннекапиталистической эпохи, либо, что было чаще, пойдя с ними на компромисс. «Масонские революции» были буржуазными по результатам и целям, однако ударной силой их были вовсе не буржуазия и не пролетариат, а наёмные работники докапиталистического типа, мелкие торговцы и ремесленники — как раз те слои, над головами которых должны были сомкнуться волны буржуазного прогресса, революция была их «предсмертным рёвом».

Победа триколорных революций означала огосударствление масонства и завершение восходящей линии его развития. В «длинные пятидесятые» (1848–1867 годы), начавшиеся социальной революцией на Дальнем Западе Евразии и «Манифестом Коммунистической партии» Маркса и Энгельса и закончившиеся переворотом на евразийском Дальнем Востоке («реставрация Мэйдзи» в Японии) и первым томом «Капитала» Маркса, европейская мир-система отбросила дефис и реально превратилась в мировую систему — единственную, с Великобританией как гегемоном и англо-французским Западом в качестве ядра. Если мир-систем может быть несколько, то капиталистическая мировая система может быть только одна. Не случайно две другие, кроме европейской, мир-системы — русская и китайская — почти одновременно стали объектами англо-французской агрессии и посредством Крымской и Второй «опиумной» войн были превращены соответственно в полупериферию и периферию этой системы. Именно на второй стадии своего развития капитализм обрёл зрелость, его система — целостность, или, как сказал бы марксист, из способа производства он превратился в формацию. «Длинные пятидесятые» отмечены резким пространственным расширением мира капитала — Европа словно вторично переживает свой XVI век, писали по этому поводу Маркс и Энгельс.

«Августовские пушки» (Б. Такман) 1914 года возвестили об окончании второй, зрелой, стадии развития капитализма. Пережив структурный кризис 1890-х–1910-х годов, капитализм вступил в позднюю стадию своего развития, которая завершается на наших глазах, и трудно сказать, сколько десятилетий — одно или два — ей (и капитализму вместе с ней) осталось. Поздняя стадия капсистемы, как поздние стадии большинства систем, отмечена войнами, кратким мигом «цветущей сложности вторичного упрощения» (К. Леонтьев), массовыми движениями низов («восстание масс») с их временным успехом, контратакой элит («восстание элит»), которая плавно перерастает в демонтаж системы.

С середины 1970-х годов поздний капитализм вступает в полосу кризиса. Для него это структурный кризис, для капитализма в целом — системный. Разрушение СССР и соцлагеря с последующим их разграблением позволило отодвинуть кризис на полтора десятка лет, однако в 2008 году он явился, а в 2017–2018 годах терминальная стадия стала явной. 2020 год, с его коронабесием и «официальным» объявлением мировой верхушкой обнуления прежней истории и — де-факто — прежней, т.е. капиталистической, системы, лишь зафиксировал это жирной чертой. Системный кризис, тем более в терминальной стадии, это в то же время начало генезиса новой системы, одни черты которой различимы уже сейчас, другие отбрасывают тень, а третьи поддаются вычислению — но это отдельная тема.

При том, что на всех стадиях развития капитализма его системные политэкономические законы играют определяющую роль, соотношение, комбинация и субординация экономической и политической их составляющих были различны на разных исторических этапах. Особенно очевидно различие между ранней и зрелой стадиями, с одной стороны, и поздней — с другой. На первых двух экономические законы лихо управляли политическими, лишь изредка подстраиваясь под них. С поздним капитализмом вышло иначе.

Во-первых, к концу XIX века мир оказался поделённым, последним аккордом дележа стала «схватка за Африку» (scramble for Africa). Дальнейшая экспансия в пространстве, без которой нормальное развитие капитализма невозможно, требовала уже не войн «ядра» капсистемы со «слабаками» периферии (их и так практически всех «нагнули»), а выяснения отношений внутри самого «ядра» (Британская империя и республиканская Франция, она же колониальная империя, против Германской империи) и «ядра» — с полупериферией, представленной Австро-Венгерской и Российской империями. То был неизбежный сценарий для капитализма, вошедшего в стадию империализма.

Мировая война 1914–1918 годов зафиксировала то, что отныне мотором развития капсистемы будет военно-политический фактор, а сам механизм развития будет таков: война разрушает, стирает часть военно-промышленного комплекса «ядра» и полупериферии, и их послевоенное восстановление становится двигателем развития мировой экономики на два десятка лет, т.е. почти на время жизни целого поколения. В 1920-е и особенно в 1930-е годы именно восстановление советской и германской экономик, их рывок с помощью американского и в меньшей степени британского капиталов не только вытащил мировую экономику из кризиса (и позволил многим подготовиться к новой войне), но и стал основой её развития. Аналогичным образом восстановление в 1945–1965/1975 годах разрушенных войной советской, германской, итальянской и японской экономик породило соответственно четыре послевоенных «экономических чуда» и обусловило небывалый рост экономики в период, который французы с лёгкой руки Жана Фурастье назвали «славным тридцатилетием» (les trentes glorieuses).

Во-вторых, политический фактор работал и иным образом: само существование почти весь ХХ век системного антикапитализма в виде СССР, а с рубежа 1940-х–1950-х годов — соцлагеря, заставляло буржуазию государственно-политическими методами «прогибать» экономические законы капитализма, придавая ему нехарактерный для него социальный облик.

В-третьих, ХХ век был временем «восстания масс», 1920–1960/70-е годы — это всемирная «эпоха простонародья», характерная для большинства поздних стадий в истории всех систем. В позднем капитализме на это общее правило работали давление промышленного капитала на финансовый в ядре капсистемы, логика борьбы западных плутократий с нацизмом и фашизмом, потребовавшая мобилизации демократического потенциала буржуазных обществ, и, конечно же, существование соцлагеря и наличие в его руках вплоть до середины 1970-х годов исторической инициативы.

Показательно и симптоматично, что к середине 1970-х годов одновременно закончились «экономические чудеса», выдохлось «восстание масс» и началось «восстание элит» (К. Лэш), ну а СССР утратил историческую инициативу, войдя в структурный кризис. Именно в это время мировая верхушка всерьёз задумалась о демонтаже капсистемы. Её действия развивались по трём направлениям. В рамках первого решались две главные задачи.

Первая. Мировая верхушка попыталась затормозить промышленный рост и научно-технический прогресс. В этом случае на первый план опять выходил финансовый капитал, подрывались экономические позиции рабочего класса ядра, связанной с госсектором части среднего слоя и ослаблялось само государство перед лицом банков и транснациональных корпораций. «Фабрикой мысли», обосновавшей процессы постепенной деиндустриализации ядра, был Римский клуб (1968 г.), созданный по инициативе Рокфеллеров. Уже в первом докладе Римскому клубу с характерным названием «Пределы роста» (1972 г.) была выдвинута концепция «нулевого роста» (zero growth), т.е. торможения экономического роста политическими средствами во имя борьбы за сохранение природной среды. В неомальтузианском по своей сути докладе ставились также задачи сокращения населения планеты и потребления.

Для реализации неомальтузианской программы Римского клуба необходимо было решить две задачи. Первая — создание тревожно-пессимистического фона и настроя вместо почти безудержного оптимизма 1960-х годов. В связи с этим Тавистокский институт, расположенный на юге Англии в мрачных дартмурских болотах, где разыгрывалась драма конан-дойлевской «Собаки Баскервилей», получил задачу «вычистить культурный оптимизм 1960-х» (to stamp out cultural optimism of the sixties); в этом же направлении работала смена научной фантастики на фэнтези. То был культурно-психологический фон контрнаступления финансового капитала на промышленный. Результаты не замедлили сказаться: уже в 1980-е годы финансовый капитал взял реванш у промышленного. В той же Великобритании, как заметил автор бестселлера «Истеблишмент» О. Джонс, которого нередко называют «новым Оруэллом», тэтчеровский истеблишмент олицетворял победу финансового капитала над промышленным. Более того, сама Тэтчер своим поведением постоянно выказывала пренебрежение к промышленности и промышленникам. Если на конференциях банкиров Сити, проводившихся несколько раз в год, она всегда старалась присутствовать, то съезды Конференции британских промышленников либо игнорировала, либо демонстративно молчала на них. Дубоватая «Мэгги» вообще плохо контролировала негативные эмоции, будь то по отношению к промышленникам, простому люду или королеве Елизавете. Именно отношения с последней, точнее faux pas (ложный шаг) с Энтони Блантом (вскрытый пятый кембриджской «пятёрки»), родственником королевы, подвёл черту под политической карьерой «мещанки», как называл её Ким Филби и не только он.

Внедрение электронной торговли ещё более упрочило позиции финансиализма, поощряя его буйство. Аналогичные процессы, хотя и несколько иначе, шли в рейгановских США. Однако и там промышленность, как заметил всё тот же Джонс, начала загнивать, темпы роста производительности труда в промышленности снизились, уменьшилось число прорывных изобретений и нововведений, особенно по сравнению со шквалом таковых первой половины ХХ века. Мобильный телефон, интернет и персональный компьютер — вот, собственно, и всё, чем может похвастать эпоха «восстания элит».

Вторая задача первого направления была сложнее: нейтрализация СССР и по возможности втягивание советской верхушки в глобальные проекты Римского клуба, реализация которых объективно лишала Советский Союз исторической инициативы, а затем и перспективы. Советская верхушка клюнула, и закончилось это через полтора десятилетия горбачёвщиной.

Вторым направлением главных ударов в развёртывающемся контрнаступлении мировой верхушки стало растущее давление на рабочий класс и средний слой ядра. Конкретными формами стали тэтчеризм в Великобритании и рейганомика в США: «планировщики» использовали эти «стратегии» для ухудшения экономических и политических позиций групп-мишеней. Ещё хуже пришлось средним слоям полупериферии: в 1980-е годы Запад снёс ориентированный на госсектор средний слой Латинской Америки и наиболее развитых стран Африки, таких как ЮАР и Нигерия.

Как и у торможения промышленного и научно-технического развития, у «восстания элит» было идейное обоснование. Его обеспечила созданная в 1973 году (опять же под эгидой в основном Рокфеллеров) новая структура — Трёхсторонняя комиссия. По её заказу в 1975 году три автора, представлявшие и символизировавшие США (С. Хантингтон), Европу (М. Крозье) и Японию (Дз. Ватануки), подготовили доклад «Кризис демократии». В нём утверждалось, что главную опасность для политического строя Запада (читай: для сохранения власти и привилегий североатлантической верхушки) представляет не Советский Союз, не внешний фактор, а внутренний — избыток демократии на самом Западе. В связи с этим предлагалось начать вносить в массы определённую дозу социальной апатии и разъяснять, что наряду с демократией важны также опыт (expertise) и «высокий статус» (seniority — можно также перевести как «старшинство»), а сама демократия — это не столько ценность, сколько политическая технология. Классовые смысл и содержание документа очевидны: то была идейная артподготовка для контрнаступления элит, для их реванша над простонародьем, социальной мести за полвека его успехов.

Третье направление было связано с мировым оплотом простонародья — с СССР. Без его нейтрализации реализация двух первых направлений со всеми их задачами была крайне затруднительна, если вообще возможна. Мировая верхушка предложила Советскому Союзу несколько «аттракторов» (по сути — ловушек):

1) сотрудничество в области экологии на планетарном уровне;

2) совместное осуществление управления глобальными процессами (global governance);

3) организация подъёма цен на нефть посредством конфликта (арабо-израильского) на Ближнем Востоке;

4) «лунная сделка» — признание советским руководством успеха первого американского «прилунения» в обмен на ряд финансово-экономических преференций;

5) политика «разрядки напряжённости» (детант, détente) — передышка, необходимая прежде всего США, оказавшимся на рубеже 1960-х–1970-х годов в крайне тяжёлом экономическом и политическом положении.

Как убедительно показал российский экономист А. Саломатин, в 1968 году США перестали быть экономически самоподдерживающимся комплексом (это тоже позволило финансовому капиталу перейти в наступление против промышленного — коррелят наступления элит на массы). Иными словами, США проиграли экономическую гонку Советскому Союзу, отсюда — инициативы Римского клуба и «разрядка». Подчеркну: не СССР выиграл, а США проиграли. Однако советское руководство этот факт не осознало, а заинтересованная в интеграции в капсистему часть номенклатуры и всегда выступавшая её союзником агентура влияния Запада сделали всё, чтобы его затушевать. Как написал Саломатин, на тот момент в советском руководстве не было гениального бухгалтера вроде Сталина. Впрочем, хватило бы просто опытного бухгалтера, но в брежневском руководстве и такого не нашлось. А вот в китайском руководстве нашлось.

Китайцы оценили свой шанс моментально. К концу 1960-х годов британцы уже неплохо продвинулись в (вос)создании невидимой финансовой империи via Сингапур и юг Китая. Однако, с одной стороны, китайцы не забыли унижения «опиумных» войн и договорных портов, с другой — они не любители складывать все яйца в одну корзину. Воспользовавшись аховой ситуацией американцев, они протянули им руку: «У вас не хватает трудовых ресурсов, а у нас их много; так дайте нам прогрессивные технологии — мы всё сделаем!» Чтобы заслужить доверие США, Китаю пришлось устроить провокацию на Даманском (1969 г.), а спустя десять лет (американцы долго «раскачивались») разыграть спектакль трёхмесячной войны с Вьетнамом. Для США КНР была важна не только экономически, но и политически — как «карта», которую можно разыграть против СССР. Результат: США вкладываются в Китай, где стартуют реформы Дэн Сяопина как средство «примагнитить» американский капитал.

Любому внимательному наблюдателю было ясно: со временем США выберутся из затруднительного положения и перейдут в контрнаступление (как писал А.Е. Вандам (Едрихин): «Хуже вражды с англосаксом может быть только дружба с ним»), поэтому нам надо было если не «уронить» их, то постоянно сбивать дыхание. Однако советское руководство полагало, что ядерное оружие и нефть настолько весомые факторы, что обеспечат уважительное отношение к нему со стороны североатлантических элит, и те пустят советскую номенклатуру за мировой стол на равных. Это было колоссальной ошибкой. Впрочем, за этой ошибкой стояли сытая недальновидность той части советской верхушки, которая стремилась к стабильности («застою») не только в стране, но и в мире, и сознательный курс тех, кто хотел «войти в Запад».

Основой этого стремления первых и вторых, обусловившей тот факт, что советское руководство ответило буржуинам на их предложения «да», были серьёзные социальные, властные и идейные («мировоззренческие») изменения в советском обществе, прежде всего в его системообразующем элементе — верхних и средних сегментах партноменклатуры и КГБ.

Суть в следующем. Будучи отрицанием капитализма по линии производственных отношений, СССР, «реальный социализм», в качестве производственной основы имел типологически ту же систему производительных сил, что и капитализм — индустриальную, только менее качественную, несмотря на все достижения. Чтобы превратиться из системного антикапитализма в посткапитализм (то, что официальная идеология называла «коммунизмом», а Стругацкие — «Миром Полудня»), нужно было решить три задачи:

1) создать принципиально новую систему управления как необходимого условия создания новой системы производства, превосходящей по своей производительности индустриально-капиталистическую;

2) создать принципиально новую, более мощную и одновременно более дешёвую, чем газонефтяная, систему энергетики;

3) обеспечить высокий уровень военно-технической защиты от внешнего врага («империалистического окружения») процесса реализации первой и второй задач.

Имел ли СССР в середине 1960-х годов возможности успешного решения трёх названных выше задач и рывка в посткапиталистическое будущее? Имел.

В первой половине 1960-х годов под руководством академика В.М. Глушкова была создана Общегосударственная автоматизированная система (ОГАС). Она переводила весь документооборот в электронный вид («информационное общество») и выводила столкнувшееся с непреодолимой для него сложностью экономики советское планирование старого образца на кибернетические рельсы. ОГАС открывала путь к рывку в постиндустриальное развитие.

В это же время группа учёных под руководством И.С. Филимоненко закончила работу по созданию гидролизной установки, осуществлявшей холодный термоядерный синтез (ХТЯС). Реализация этого проекта позволяла перейти к дешёвой энергии, «закрывавшей» нефтянку как дорогую и ненужную (прощайте, Рокфеллеры, Ротшильды и все-все-все).

Наконец, в середине 1960-х годов под руководством советского авиа- и космоконструктора В.Н. Челомея был совершён такой прорыв в военной технике, который, будучи реализован, оставлял США «в офсайде» на многие десятилетия, если не навсегда. Речь идёт о системе ПААКРК (подводные автономные автоматизированные контейнерные ракетные комплексы); наступательно-оборонительной системе «Закат» (имелся в виду закат США), она же — «Башмак» (аллюзия к знаменитому хрущёвскому выступлению в ООН); манёвренных спутниках-перехватчиках Космос-252, пилотируемых разведывательно-боевых платформах «Алмаз» и о многом другом.

Однако ни один из этих проектов, обещающих рывок в будущее и победу в мировом масштабе социализма, превращающегося из антикапитализма в посткапитализм, реализован не был. Его заблокировала в своих интересах номенклатура как квазиклассовая группа, сформировавшаяся в 1930-е–1950-е годы на основе индустриального антикапитализма и его места в международном разделении труда (т.е. места антикапитализма как системы в капиталистической системе, в её мировом рынке) и стремившаяся к сохранению своего положения — т.е. власти и привилегий, — которое переход к посткапитализму, несомненно, изменил бы. Однако обо всём по порядку.

Что касается ОГАС, то высшая номенклатура квазиклассовым шкурным нутром поняла: в случае внедрения этой системы ей придётся подвинуться, рядом с «партократами» появятся «технократы», и именно в их руках могут оказаться многие рычаги власти. Иными словами, в случае реализации ОГАС могло на научно-технической, производственной основе произойти то, чего Сталин в 1952 году хотел добиться политическими средствами — отодвинуть партаппарат от управления обществом, оставив ему идеологию, пропаганду и подбор кадров, а «центр силы» переместить в Совет Министров.

Не менее советской верхушки была напугана западная, прежде всего американская. Спрогнозировав, что если русские полностью введут ОГАС до 1970 года, то оставят США навсегда позади, администрация президента Джонсона создала группу SRC (to stop Russian/Red code — «остановить русский/красный код»). Началось шельмование Глушкова и ОГАС как на Западе, так и в СССР. Постоянно говорилось, что ОГАС — слишком дорогая затея, а потому не стоит взваливать на нашу экономику такое бремя. Отголоски этой аргументации встречаются до сих пор. Глушков не отрицал, что ОГАС — очень дорогостоящий проект. Однако если учесть, что около 30–40% бюджета СССР, мягко говоря, «терялось», а ОГАС делал административную и экономическую систему прозрачной (это само по себе страшило хозноменклатуру — не смухлюешь), то экономия этих средств с лихвой покрыла бы все расходы на ОГАС. Но, увы, квазиклассовый интерес оказался сильнее, и к 1970 году ОГАС спустили на тормозах. Американцы могли спокойно вздохнуть.

В начале 1967 года комиссия ЦК КПСС признала результаты работы группы Филимоненко выдающимся достижением в области физики, медицины и биологии, а полгода спустя новая комиссия ЦК закрыла исследования, запретила Филимоненко работы по ХТЯС и изъяла техническую и экономическую документацию. Проект был не просто спущен на тормозах, а зарублен. Сработала та часть номенклатуры, которая уже была вовлечена в международную торговлю нефтью, жила предощущением от перспектив будущих прибылей и сумела очернить идею ХТЯС в глазах брежневского руководства как несбыточную. Свою роль сыграли и спецслужбисты из разных стран, под прикрытием учёных действовавшие в рамках так называемого Пагуошского движения. Парадокс, но де-факто секретоносители из каплагеря и соцлагеря ежегодно собирались для открытого обсуждения проблем ядерной энергетики, и Филимоненко с его ХТЯС оказывался у этого «интернационала» костью в горле. До сих пор появляются публикации не то придурков, не то, напротив, заинтересованных лиц, понимающих суть дела, которые пытаются выставить Филимоненко кем-то средним между чудаком и шарлатаном. Крепко он задел какие-то структуры, потревожил их «лежбище».

Разработки В.Н. Челомея тоже не были реализованы. По причинам личного характера, а также межведомственной конкуренции их гробил недалёкий Д.Ф. Устинов, которому активно помогал Ю.В. Андропов. Противники Челомея (ну и агентура влияния Запада, конечно) воспользовались «разрядкой», чтобы заблокировать внедрение прорывной челомеевской военной техники. Аргументы были просты: зачем нам всё это, если мы договариваемся с США об ограничении вооружений? В 1969–1972 годах работы практически по всем проектам Челомея были приостановлены, техническая документация была передана в другие конструкторские бюро и частично утеряна.

Шанс прорыва в посткапиталистическое будущее, в победу над капитализмом был не просто упущен, высшая номенклатура сознательно отказалась от него, предпочтя интеграцию в мировой рынок, т.е. в капиталистическую систему. Закопёрщиками в этом плане выступала та часть номенклатуры, которая уже функционально была вовлечена в капсистему по таким линиям, как торговля нефтью, газом, алмазами. Необходимо отметить, что часть номенклатуры, включённая в капсистему по линии торговли, пусть косвенно и функционально, но выступала передаточным звеном в эксплуатации западным капиталом той части трудящихся СССР, которые работали в сферах, создающих продукт прежде всего для внешней торговли. Таким образом, определённые сегменты совноменклатуры и обслуживающие её сегменты КГБ превращались в функциональный элемент западной (мировой, наднациональной) корпоратократии и были заинтересованы в расширении контактов с Западом, т.е. в интеграции СССР в капиталистическую систему. Сегменты эти количественно были невелики, однако, во-первых, как говорил Эйнштейн, мир — понятие не количественное, а качественное; во-вторых, хотя торговля сырьём и не играла в экспорте СССР такой роли, как в РФ, и преувеличивать её экономическое значение не стоит, её политические роль и значение были велики, и те, кто осуществлял её и обеспечивал по спецслужбистской линии, резко увеличивали свои властные потенции и возможности в системе. Надо ли говорить о том, что эти люди хотели «жить как на Западе»?

Противоречие советского сегмента коллег — соэксплуататоров западного капитала заключалось в следующем. Функционально они отчасти выступали как элемент капиталистической корпоратократии, субстанционально же, по социальному содержанию они были номенклатурой (господствующей группой) антикапиталистической системы. Это противоречие должно было разрешиться, причём по мере интеграции части высшей номенклатуры и СССР в капсистему и превращения номенклатуры в квазикласс (это две стороны одного процесса) вероятность антисоциалистического варианта разрешения этого противоречия возрастала как объективно-системно, так и субъектно, т.е. укреплялся субъект реализации данного варианта и ослаблялся субъект собственно антикапиталистический перед лицом Запада. И на Западе это почувствовали. Неслучайно во второй половине 1970-х годов на первые роли в государствах Запада выдвинулись политики принципиально нового типа: Жискар д’Эстен, ставленник Трёхсторонней комиссии Джимми Картер и другие, ориентированные не столько на диалог, сколько на прессинг в отношении СССР. Ну а в очереди уже стояли Тэтчер и Рейган. СССР же продолжал топтаться на месте. Внешнеполитически это топтание плюс избыточный старческий пацифизм привели к перехвату в середине 1970-х годов Западом исторической инициативы у СССР.

Парадокс, но моментом перехвата стала формальная победа СССР — Хельсинская конференция 1975 года, когда Запад, по сути, официально, пусть с некоторыми «изъятиями», признал Ялтинскую систему. Троянским конём Хельсинских соглашений стала их «третья корзина». Она предполагала свободный обмен идеями, людьми и товарами в качестве краеугольного камня гарантий основных человеческих свобод. Поэтому с середины 1970-х годов Запад получил законное право официально давить на подписавший эту «корзину» Советский Союз за несоблюдение тех или иных пунктов. Надежды Брежнева на то, что признание Ялтинского мира перевесит «всю эту ерунду» «третьей корзины», аукнулись стране через полтора десятка лет.

Существует три вида аттракторов: движение вверх — прогресс, движение по горизонтали — застой, движение вниз — регресс. Советская номенклатура 1970-х выбрала горизонтальный (плоскостной) аттрактор, господствовавший в первую очередь в кадрах. Главная проблема горизонтальных аттракторов — в их недолговечности, так как движение всегда выискивает «лестницу» либо вверх, либо — чаще — вниз. Низовым аттрактором для СССР, для советской номенклатуры, стала так называемая перестройка, которая обернулась разрушением системного антикапитализма, соцлагеря и СССР. На его месте в 1990-е годы возник кланово-олигархический — далее можно добавлять «по вкусу»: компрадорский, криминальный, коррупционный — строй, сокращённо — коКс (большое «К» отражает перечисленные выше «три в одном»), который сегодня явно переживает тяжёлый артроз, но это отдельная тема, мы же возвращаемся в 1960-е–1980-е годы и задаёмся вопросом: почему не только СССР был разрушен, но и весь мир сменил восходящую динамику на деградационно-деструктивную, первые «ягодки» которой мы пробуем сегодня в виде коронабесия — и то ли ещё будет. Ответы на эти вопросы во многом связаны с динамикой и диалектикой отношений капитализма и антикапитализма в мировой системе, Запада и СССР.

Октябрьская революция, в отличие от Февральской, произошла вопреки британо-французским интересам. Теоретически Запад должен был задушить СССР в 1920-е годы, однако на практике, ослабленный войной и раздираемый противоречиями, он этого сделать не смог. К тому же накал классовой борьбы у себя дома не позволял буржуинам «раззудить плечо» по поводу СССР. В 1930-е годы системно-антикапиталистический СССР уже стал необходим и американцам, и даже неизменному экзистенциальному врагу России — британцам. И тех, и других вкладывать средства в СССР заставил мировой кризис 1929–1933 годов. При этом у американцев был дополнительный резон. В 1929 году директор Банка Англии Монтегю Норман закрыл Британскую империю (25% мирового рынка) от внешнего мира (т.е. от США), и это стремление британского капитала, прежде всего Ротшильдов, придушить главного бенефициара Первой мировой стало одной из главных причин мирового кризиса. После этого главной задачей США стало разрушение Британской империи. На роль терминатора был выбран Третий рейх, который затем должен был быть сокрушён сталинским СССР. А после войны всем ослабевшим сторонам США собирались продиктовать свою волю.

Торговля с капиталистическим Западом, в которую активно включился СССР в 1930-е годы, по определению не могла быть эквивалентной, поскольку продавал СССР сырьё. Неэквивалентная торговля означает эксплуатацию населения той страны, которая находится на сырьевом «участке». Следовательно, та часть советского населения, которая создавала экспортный продукт, оказывалась косвенно эксплуатируемой западным капиталом, а номенклатура выступала как передаточное звено. Однако, во-первых, в отличие от царской России, получаемые страной средства шли не в карманы великих князей, капиталистов, помещиков и попов, а работали на благо советского народа в целом, на укрепление обороноспособности страны (поэтому СССР Великую Отечественную выиграл, а царская Россия Первую мировую проиграла). Во-вторых, как только в 1937 году СССР добился военно-промышленной автаркии от капиталистического мира, сырьевая составляющая экспорта, а вместе с ней косвенная внешняя эксплуатация уменьшились и системный антикапитализм резко сузил зону косвенной капиталистической эксплуатации.

В 1938 году Мюнхенский сговор, которым следует датировать начало Второй мировой войны (парадоксальным образом это подтверждает У. Черчилль), стал попыткой создать протоНАТО для уничтожения СССР силами Германии. Однако Сталин советско-германским договором переиграл прежде всего британцев, чего они (да и Запад в целом) до сих пор не могут ему простить, и война пошла другим «курсом».

Во время войны СССР был нужен союзникам. Ситуация изменилась после 1945 года, когда США, имея атомную бомбу, планировали «вбомбить» СССР в каменный век, однако вскоре советские атомная, а затем водородная бомбы (есть информация, что первое испытание водородной бомбы планировалось на 5 марта 1953 года, но смерть Сталина отодвинула его почти на полгода) охладили их пыл. В связи с этим в самом конце 1940-х годов был взят курс на бессрочную борьбу на уничтожение СССР (план «Лиотэ»), первые итоги предполагалось подвести через 50 лет — в 1999 году, но управились на 10 лет раньше.

Курс на ликвидацию СССР был стратегической и долгосрочной задачей Запада, однако в среднесрочной перспективе зона системного антикапитализма, т.е. некапиталистическая зона, была необходима для функционирования капитализма, прежде всего индустриального, как по политическим, так и, главное, по системно-экономическим причинам. Договариваясь с Советским Союзом, Запад мог решать некоторые свои проблемы в Третьем мире, тем более что СССР явно отдавал предпочтение своим государственным конкретным интересам перед интересами, например, национально-освободительного движения в Третьем мире (классический случай — история неосуществившейся в середине 1960-х годов структуры Триконтиненталь). Да и по поводу коммунистических и рабочих партий на Западе с СССР буржуины могли вести диалог.

В системно-экономическом плане наличие некапиталистической зоны, пусть индустриальной, было, хотя и с оговорками, тактически выгодно индустриальному капитализму, точнее, промышленному капиталу. Тем более, что со сталинских времён советское руководство объективно выступало союзником именно промышленного капитала в его противостоянии финансовому. Эта «идиллия», однако, подошла к концу в середине — второй половине 1960-х годов. Во-первых, закончились послевоенные «экономические чудеса» промышленного восстановления и, так же как перед Первой и Второй мировыми войнами, возникла проблема необходимости расширения зон господства промышленно-экономических комплексов. Только теперь, в отличие от 1914 и 1938/41 годов, их было не несколько, а два, причём, во-первых, это были принципиально разные социальные системы с принципиально разными идеологиями и мировыми проектами; во-вторых, у обеих было ядерное оружие. А потому военный вариант, особенно после опыта, которым стал Карибский кризис, был практически невозможен.

Проблема расширения индустриальной зоны значительно более остро стояла перед промышленным капиталом Запада, чем перед СССР. Дальнейшее развитие индустриального капитализма на Западе при всё нараставшей угрозе перепроизводства товаров требовало деиндустриализации остального мира, прежде всего соцлагеря, особенно СССР и ГДР, но с соцлагеря начинать было невозможно. Поэтому под видом борьбы за экологию Запад предложил экономическую программу фактического торможения промышленного роста «в интересах человечества» всему миру и прежде всего — СССР. Это было сделано по линии Римского клуба; предложение было с восторгом принято, особенно той частью советской верхушки, которая стремилась «войти в Запад». Разумеется, Запад не собирался сходу, в краткосрочной перспективе, уничтожать СССР как промышленно-экономический (военно-промышленный) комплекс, это было невозможно. Но в долгосрочном проекте будущего глобального мира индустриального социализма (или тем более постиндустриального) вообще не должно было существовать — он должен был быть поглощён и растворён в доминируемом Западом глобальном мире; программа Римского клуба сохраняла высокоразвитое ядро только на Западе.

Если для промышленного капитала Запада системный антикапитализм был краткосрочно, тактически приемлем, хотя эта приемлемость в 1970-е годы становилась всё более напряжённой, то для (усиливавшегося по мере ослабления промышленного) финансового капитала, с одной стороны, и для набиравшей силы корпоратократии — с другой, для их мира — глобального по своей сути — системный антикапитализм вообще был не нужен, он не должен был существовать, причём если не в краткосрочной, то, как минимум, в среднесрочной (10–15, самое большее 20 лет) перспективе.

Иными словами, в результате произошедших в 1970-е годы (плюс-минус 2–3 года) изменений в капиталистической системе системный антикапитализм — с точки зрения этих изменений и сил, их воплощавших, — утратил право на существование. Причём произошло это как раз тогда, когда советская номенклатура отказалась от рывка в посткапитализм. Во-первых, она начала консервировать антикапитализм, который, несмотря на статус сверхдержавы и великолепные экономические показатели 1970-х годов, системно-исторически отработал своё не только в страновом, но и в мировом плане; начиналась новая эпоха, и только превращение в посткапитализм не просто позволяло СССР сохраниться, делало адекватным ей, а превращало его в первопроходца и хозяина будущего. Во-вторых, верхушка номенклатуры усилила интеграцию СССР в капсистему: за глобально-экологической наживкой последовала политическая — детант, и её советская номенклатура тоже проглотила.

В 1982 году в США произошло внешне незначительное, но, как это нередко бывает в истории, очень важное, с далеко идущими последствиями событие. Будучи избран президентом США, Р. Рейган решил проверить, насколько точны прогнозы ЦРУ относительно перспектив развития СССР. В них утверждалось, что экономика СССР, несмотря на все трудности, развивается по восходящей и к концу 1990-х годов достигнет весьма высоких экономических показателей. Сходные прогнозы давала израильская разведка. Рейган распорядился создать три аналитико-прогностические группы под руководством физика М. Гелл-Манна, создателя Института Санта-Фе (SFI); социолога Рэндалла Коллинза, связанного с семьёй Бушей; Б. Боннера. Группы, работавшие независимо друг от друга, через несколько месяцев выдали практически одинаковые результаты. Они прогнозировали мощный кризис, который должен был потрясти капсистему, придя двумя волнами. Первая — в 1987–1988 годах, вторая, намного более мощная, с ощутимыми политическими последствиями во всём западном мире — в 1993–1994 годах.

Согласно прогнозам, экономика соцлагеря должна была выйти из кризиса с меньшими потерями, чем капиталистическая: в первом случае производство сокращалось на 10–12%, во втором — на 20%. Аналитики предсказывали, что на волне кризиса весьма вероятен приход к власти в Италии и Франции коммунистов (самих по себе или в союзе с «левыми»), в Великобритании — левых лейбористов; в крупнейших городах США прогнозировались мощные негритянские бунты. Разумеется, мы не должны забывать, что коммунисты Италии, Франции и Испании были те ещё коммунисты — промасоненные «еврокоммунисты» (символично, что генсек итальянской компартии Энрико Берлингуэр был сыном одного из наиболее видных масонов Италии); однако Рейгана и компанию приход к власти даже таких сил на фоне переживающих не лучшие дни США напугал.

С момента получения прогнозов трёх групп «окончательное решение советского вопроса» стало задачей № 1 администрации Рейгана, широкого круга его союзников и тех сил, которые стояли за ним. Но это окончательное решение не могло быть достигнуто военным способом извне, СССР можно было ослабить только изнутри — экономически, политически, культурно-психологически. Сделать это можно было только изменив социально-экономический строй СССР, и уже на этой и только на этой основе превратив его в то, чем была Российская империя в конце XIX — начале ХХ века — в слаборазвитую страну, сырьевой придаток ядра капсистемы (Запада), зависимый от него технологически, финансово и идейно-культурно. Уже на второй год президентства Рейгана в сверхсекретном режиме в количестве 30 экземпляров была подготовлена директива NSDD-75 «US relations with USSR». В ней чётко фиксировалась цель: не уничтожение СССР, а изменение социально-экономического строя. В частности, говорилось о том, что главным средством изменения советского строя должно стать содействие экономическим операциям партноменклатуры и КГБ на мировом рынке и оказание технологической помощи советской экономике.

Расчёт здесь ясен: внешнеэкономические операции, осуществлявшиеся определённым сегментом парт- и ГБ-номенклатуры, всё больше интегрировали верхушку СССР в капсистему и таким образом подрывали советский строй изнутри; технологическая «помощь» осуществлялась прежде всего тем сегментам советской экономики, которые тесно контактировали с Западом и развитие которых блокировало реальное развитие СССР; ну а сверхзадача — усиление кризисных тенденций в советской экономике. Таким образом, в 1983 году Запад, США от политики внешнего воздействия на СССР («сдерживания», «локальных конфликтов») перешли к стратегии внутрисистемного разложения противника, т.е. перенесли военные действия на его территорию, только военные действия носили организационный характер. При этом речь не шла о геополитическом уничтожении СССР, в лучшем случае — о реконфигурации: для начала — «СССР минус Прибалтика и что-то ещё». Вышло иначе, и связано это, с одной стороны, с тем, что в процесс активно вмешались иные силы на Западе, с другой — и это главное — свою роль сыграл советский фактор, действия тех сил внутри СССР, которые не имели намерения разрушать страну, но ставили задачу изменить строй (а получилось «хотели как лучше, а вышло как всегда»). Таким образом, их задача и задача американцев формально совпали — формально, поскольку советский «сегмент» не собирался превращать СССР в слаборазвитую зависимую от Запада страну. Однако произошло иначе: «западники» оказались умнее, сильнее, изощрённее. Ну и, конечно же, «случай, бог изобретатель», роль которого резко возрастает во время системных и структурных кризисов, случай — это в известном смысле их закономерность. Проблема совпадения задач сил по разные стороны системных баррикад будет освещена в следующей статье, а сейчас имеет смысл отметить тот факт, что пессимистические для капитализма прогнозы были сделаны в это же время и по другую сторону океана, в Советском Союзе.

Их авторами были Владимир Крылов и Побиск Кузнецов. Теперь остаётся только гадать, готовились ли эти прогнозы непосредственно для Ю.В. Андропова и насколько он был знаком с их текстами. Крылов увидел вектор в неминуемом усилении давления США на СССР. Кузнецов ясно указал на то, что экономический механизм капитализма в 1993–1995 годах приведёт к тому, что количество долларов в мировой экономике относительно одного киловатта электроэнергии достигнет граничных пределов, что породит гиперинфляцию. Это означало, что уже в конце ХХ века капсистема будет лежать в руинах. Руины действительно появились, но то были руины соцсистемы. Кстати, насколько мне известно, единственным шансом Запада (капитализма) на спасение П. Кузнецов считал экономический захват им стран СЭВ (в первую очередь, конечно, СССР) как рынков сбыта продукции и выкачивания дешёвого сырья. Однако экономический захват, добавлю я, требовал политической (системной) капитуляции СССР и установления, по сути, внешнего управления; способом решения этой задачи и стала ельцинщина.

Курс рейгановской администрации на «окончательное решение советского вопроса» путём разрушения или максимального ослабления СССР совпал с очень важными изменениями в развитии капитализма как системы. Капитализм в его нормально-системном производственном (т.е. промышленном) состоянии нуждается в некапиталистической зоне (в XIX веке это была зона докапиталистических обществ: естественных, модифицированных или искусственных, а в ХХ веке — зона системного антикапитализма), но она к концу ХХ века была практически исчерпана. С другой стороны, финансиализму некапиталистическая (антикапиталистическая) зона не просто уже была не нужна, она стала активно, намного более активно, чем раньше, мешать, угрожать ему; от неё надо было избавиться как минимум по двум причинам. Во-первых, в складывающейся ситуации продлить жизнь умирающего капитализма и растянуть переход к посткапитализму под руководством североатлантических верхушек можно было, только поглотив и разграбив соцлагерь; сроки разграбления и стали временем, украденным капиталистическими верхушками у Судьбы, которая, впрочем, ничего не даёт навечно и, как правило, карает воров тем или иным способом.

Во-вторых, планирующим свой посткапитализм верхушкам Запада не нужна была альтернатива-конкурент, а СССР, даже отказавшийся от рывка в посткапиталистическое будущее, такой альтернативой оставался. При его сохранении ни полноценная глобализация, ни тем более посткапитализм на основе демонтажа вышедшего в тираж капитализма его же хозяевами были невозможны. Поэтому системный антикапитализм — СССР — должен был быть разрушен. Однако сам Запад своими усилиями извне сделать этого не мог. Ему нужен был подельник внутри соцсистемы, суперплохиш, который предаст наследие суперкибальчишей. И такой подельник-плохиш нашёлся, причём возник он не в результате какой-то случайности, а в соответствии с логикой развития общества системного антикапитализма. Он оформился на основе отказа советской верхушки от строительства «социалистического посткапитализма», выбора плоскостного аттрактора, консервирующего антикапитализм, и интеграции в капсистему. Именно в середине 1970-х годов в СССР начала активно формироваться группа, заинтересованная в смене социально-экономического строя, в превращении власти в собственность — но не в разрушении СССР.

Ни эти советские «короеды» или, как назвал их А.А. Проханов, личинки, притаившиеся в теле погибающего кита, ни западные антикоммунистические «ковбои» не понимали, что, руша СССР, они открывают «ящик Пандоры», что, решая одни свои проблемы, они создают ещё более серьёзные, ускоряя в мировом масштабе деградационно-деструктивную динамику, которая на рубеже 1980-х–1990-х годов разрушила СССР, а в начале 2000-х подорвала Запад, превратив его в Постзапад, а ныне безжалостно крушит «постостатки» изнутри. Но вот всё ли мы знаем об этих внутренних механизмах? Поделюсь некоторыми своими размышлениями и информацией. В 1945 году Сталин прекрасно понимал, что он нанёс поражение агенту, но не хозяевам. Хозяева смастырили так, что, толкнув Гитлера на СССР, оказались по одну сторону исторических баррикад с социалистическим государством против Третьего рейха, а когда стало ясно, что СССР сам способен разгромить врага и русский солдат вот-вот омоет сапоги в Атлантике, открыли «второй фронт» — непосредственно против Рейха, косвенно — против СССР.

Сталин прекрасно понимал, что, победив Гитлера, СССР оказался один на один с единым Западом, возглавляемым мощным военно-экономическим гегемоном — США, и не исключено, что в этом противостоянии Союзу не выстоять. Согласно информации, которой поделился со мной очень знающий человек (сегодня его, увы, нет с нами), Сталин в самом конце 1940-х годов надиктовал некие заметки о том, как в случае разрушения СССР Западом сделать так, чтобы со временем всё равно подорвать Запад изнутри, заложив под него социально-политическую и идейную бомбу замедленного действия. Я бы назвал это «Завещанием Сталина».

Заметки не были программой, но из «кусочков» разбросанной информации следует, что тему разрабатывал Коминформ, а затем команда А.Н. Шелепина в бытность его секретарём ЦК КПСС по безопасности. На Западе, куда просочилась информация, это назвали «Планом Шелепина». Суть заключалась в автоматическом выдвижении на высокие властные позиции на Западе таких деятелей, которые независимо от своих взглядов и целей ввергнут Запад в смертельный кризис. Обеспечить это должна была сложная система интерлокеров, доверенных лиц, агентов влияния, просто агентов, слепых агентов и «полезных идиотов». О чём-то подобном странным и не вызвавшим доверия американцев образом предупреждал их советский перебежчик А.М. Голицын (перебежчик или …?). В 1984 году, аккурат под перестройку, он опубликовал книгу «Новая ложь вместо старой» (New Lies for Old: The Communist Strategy of Deception and Disinformation. New York, 1984), но ему не поверили. Мы не знаем, сработал «план Шелепина» или нет, но разрушение Запада налицо. Правда, как заметил Л.В. Шебаршин, не стоит объяснять злым умыслом то, что является результатом глупости. Это верно, но, добавлю я, лучший способ спрятать злой умысел — это «укутать» его в глупость, по-швейковски: «Осмелюсь доложить: идиот». Достаточно, например, посадить в кресла руководителей людей типа Горбачёва, Шеварднадзе, Ельцина, Гайдара и многих других, и злой умысел будет реализован под видом глупости, некомпетентности и т.д. Как знать, не использовал ли Запад «план Шелепина», если он действительно существовал, против СССР? Впрочем, Западу, который превратился в Постзапад, это не помогло: у него свои горбачёвы и гайдары: «хренки» вроде Обамы, Саркози, Блэра, Джонсона, Макрона и прочий околовластный токсичный мусор.

…Возвращаясь к силам деградации и деструкции, выпущенным общими усилиями советско-западного гибридного субъекта, необходимо отметить: по злой иронии коварной Истории их первой жертвой стали советские «открывальщики» ящика и «подпиливатели» цепи, на которой висел на дубе «сундук» с кощеевой смертью, плохиши, которые не на то ставку сделали. Ну, а потом и буржуинский дуб закачался, на данный момент — почти упал, породив безумный страх буржуинов: коронабесие, климатобесие и другие возможные бесия — это страх смерти, страх, порождённый пониманием неминуемого конца системы и неуверенностью, что удастся перезапустить Историю так, как хочется, и создать мир своей «новой нормальности».

В начале 1980-х годов на встречных курсах пересеклись два субъекта, решавших одну и ту же задачу — изменение социально-экономического строя СССР. Цели же у них были разные: если западный субъект делал это для максимального ослабления СССР и его экономического поглощения, то советский — хотел «войти в Запад на равных». Допустить это Запад не мог и не собирался — не для того планировалось изменить социальный строй СССР, чтобы страна и её экономика окрепли, — напротив. Таким образом, стратегически стороны расходились, а тактически они оказывались союзниками, и противник у них был один — советский строй, системный антикапитализм. На слом этой системы в СССР кроме «реконструкторов», многие представители которых были многолетними — от работы на Брежнева до Горбачёва — «советниками вождей», работала агентура — влияния и прямая. Когда Эймс возглавил советский отдел ЦРУ, он был поражён высотой уровня, широтой и глубиной проникновения американской агентуры во все сферы советского общества: партийную, государственную, хозяйственную, спецслужбистскую и другие. Советский социум, как заметил он сам, показался ему похожим на кусок сыра, в котором дыр больше самого сыра. А ведь «дырявили» СССР не только ЦРУ, но и МИ6, БНД, разведки натовских стран, МОССАД, китайцы, японцы; в Средней Азии и Закавказье шустрили турецкая, иранская и пакистанская разведки. Таким образом, 1980-е годы — это не только работа части андроповского и постандроповского (по кадрам — всё равно андроповского) ГБ на смену строя, но и провал этой институции в целом по защите системы, по выполнению функции компенсаторного звена, роль которого резко усиливается в ситуациях кризиса, нарастания хаотических колебательных движений в слабосбалансированной системе. Верно заметил один из героев романа О. Маркеева «Угроза вторжения»: «Любая система имеет пороки, как ни странно, сконцентрированные в системе защиты».

В 1970-е годы сформировались два Советских Союза. Первый был могущественным государством-системой, вселявшим в своих граждан уверенность в завтрашнем дне (многим это казалось скукой, ну что же, в 1990-е годы они получили веселуху по полной программе). Однако у СССР-1 была тень — СССР-2, которая постепенно переставала знать своё место. Те, кто скрывался в этой тени, цинично относились к системе, которой формально служили и от которой получали максимум благ, презирали и народ, и страну и хотели жить, как на Западе. Их любимой пошлой шуткой было: «Капитализм гниёт, но как пахнет…». Они делали всё, что в их силах, чтобы максимально подтолкнуть СССР к Западу, интегрироваться в него.

Значительную роль в формировании этой группы сыграл приток в СССР в 1974–1975 годах больших нефтяных денег, порядка 170–180 млрд рублей (в нынешних ценах — более 1 трлн). Арабо-израильская война Судного дня вызвала эмбарго ОПЕК на поставки нефти, отсюда резкий рост цен на нефть (они выросли лишь в конце 1973 года, но ещё в феврале Киссинджер прогнозировал рост цен в 4–6 раз; пророк? Отнюдь. Планировщик. И — voilà — доллары потекли в американские банки и в СССР. Ну и, конечно же, возник нефтедоллар: вместо золота доллар прикрепился к нефти. План Рокфеллеров сработал, СССР помог им в этом, одержав тактическую победу, но для страны и системы эта победа, как выяснится позднее, станет не просто пирровой, а тяжёлым ранением.

Незапланированно пришедшие в страну миллиарды были лишь отчасти вложены в «законную экономику» СССР, что-то пошло в «надзаконную» (управлявшиеся Партией активы за рубежом, оформленные на «партнёров», или просто на подставные структуры и лица), огромная часть — в «подзаконную» — теневую, курировавшуюся КГБ и в меньшей степени — МВД (отсюда одна из линий конфликта между этими ведомствами). «Надзаконная» экономика была одним из средств проникновения СССР на Запад, встраивания в его экономику. Ещё одним средством такого встраивания, уже не только в экономику, но и в политику Запада, была так называемая «Фирма» под руководством Е. Питовранова. «Фирму» не совсем точно называют личной разведкой Андропова — не точно, поскольку, во-первых, по-видимому, он лишь формально руководил ею; во-вторых, «Фирма» была чем-то более крупным и серьёзным, чем разведка.

Вместе с результатами так называемых косыгинских реформ (на Западе их называли «либерманизацией» — по имени харьковского экономиста Е. Либермана, предложившего идею, а позднее эмигрировавшего в США) пришедшие миллиарды, точнее, процесс их распаковки, упаковки и размещения сформировал внутреннего субъекта и среду, заинтересованных в «редактировании» социалистического строя на западный (как им представлялось) лад. Это был трёхглавый «советский Змей Горыныч»: часть номенклатуры (прежде всего связанная с международными делами и внешней торговлей, в частности, Международный отдел ЦК КПСС — сам по себе разведка и распределитель фондов, Внешторг и др.); часть КГБ; теневой «капитал». Это и есть внутренние «три источника, три составные части» разрушения системы и СССР.

У каждой из «частей» была своя финансовая база: размещаемые в банках средства «номенклатурной линейки», деньги теневиков. По-видимому, определённые проблемы в этом плане испытывал КГБ, формально являвшийся инструментом КПСС и не способный на равных конкурировать с её структурами, например, с тем же Международным отделом ЦК. Не стремлением ли создать перед демонтажом системы собственную финансовую базу, эдакий суперобщак, был продиктован инициированный формально Андроповым (по сути — стоявшими за ним и, скорее всего, манипулировавшими несведущим в разведделах шефом генералами КГБ — чекистской «бригадой», сложившейся в 1940-е–1950-е годы) ввод советских войск в Афганистан? Эта страна — кладовая: рубины, изумруды, бериллы, кунциты, гиддениты, редкоземельные металлы бериллий и торий, лазурит и многое другое, чего не счесть в «каменных пещерах». И всё это под боком — «всё как будто под рукой, и всё как будто на века». Только век афганской кампании оказался коротким: закончился в один год с фактической сдачей Горбачёвым СССР и соцлагеря в Ватикане и на Мальте.

Впрочем, Афганистан не был единственным потенциальным источником суперобщака для определённых ведомственно-клановых групп. На рубеже 1970-х–1980-х годов СССР вдруг резко активизировался в Африке (бывшие португальские колонии), Центральной Америке (прежде всего в Никарагуа). Впрочем, это была не столько игра СССР как государства-монолита, сколько более или, скорее, менее скоординированные действия ведомств-конкурентов, которые с разной степенью интенсивности грызлись между собой: КГБ, ГРУ (чьей вотчиной совместно со Штази и полученным ею наследством стала Латинская Америка) и, конечно же, Международный отдел ЦК КПСС.

Этот «растопыренный» тип экспансии отличался от тайной и явной государственной поступи 1960-х — начала 1970-х годов. Двумя другими отличиями были время (точнее, несвоевременность) и пространство (зона экспансии). Подходящим временем для давления на капсистему и её гегемона был рубеж 1960-х–1970-х годов, когда СССР инерционно продолжал подъём, а США находились в жесточайшем кризисе, и их можно было «ронять», насколько низко и глубоко — уже второй вопрос. К рубежу 1970-х–1980-х годов СССР не только стал слабее, но и утратил историческую инициативу, а Запад не только окреп, но и консолидировался. При этом, если в СССР идеология уже окостенела и не имела практического значения не только для низов, но и для верхов, то в англосаксонском ядре набирала силу новая идеологическая мутация — неоконсерватизм, мотивирующий активную часть элиты. Наконец, если на рубеже 1960-х–1970-х годов удары в той или иной форме можно было наносить «по штабам» буржуинов, то на рубеже 1970-х–1980-х годов это были локальные укусы на периферии — особого стратегического перевеса они не приносили, а главного противника лишь раззадоривали, т.е. в конечном счёте были контрпродуктивными. О трате ресурсов страны и подогревании межведомственного противостояния, ослабляющего Центроверх, я уже не говорю.

Что касается теневой экономики, то основные деньги — по наводке грузинских воров в законе («лаврушников») — вкладывались в таковую Грузии и Армении, тесно связанную с прибалтийскими республиками и через них — с Западом. Особое значение имела Армения, но не столько из-за запредельных уровней коррупции и развитой теневой экономики (эка невидаль в советских Закавказье и Средней Азии), сколько из-за наличия влиятельных армянских диаспор во Франции и США. Связь с ними была установлена давно — по линии курируемой с самого начала, почти личной разведки А. Микояна «Спюрк»; именно в этом была одна из причин его политического долгожительства: «от Ильича до Ильича без инфаркта и паралича». Показателен и символичен факт большого числа армянских фамилий вокруг Горбачёва — готовый канал связи.

«Закопанная» в теневую экономику часть нефтедолларов дала всходы уже через 10 лет, даже «крекс, фекс, пекс» говорить не понадобилось: в 1984 году объёмы теневой экономики уже можно было сопоставлять с бюджетом страны. Один умный человек, дважды срывавший в 1990-е годы аферы Чубайса, в 1984 году сказал: владельцы теневых денег вскоре потребуют их легализации, а себе — власти. И уж точно власти должны были потребовать кураторы этих владельцев, реальные властелины «теневых колец». Собственно, базовой операцией перестройки, акцией прикрытия которой были бла-бла-бла про демократию, гласность, права человека и прочую хрень, и была легализация теневых «капиталов» как один из путей смены строя, превращения власти в собственность, а тени — в хозяина. Но как Запад не мог в одиночку разрушить соцсистему и Советский Союз, так и в самом СССР заинтересованные в смене строя группы не могли сделать это сами, без участия Запада. Нужен был выход на мировой рынок, причём не такой, как раньше, а более, так сказать, мощный. И если закон «О кооперации» легализовал теневые капиталы, то закон «О государственном предприятии» позволил двум сотням предприятий выходить на мировой рынок, зарабатывать доллары, а в СССР обменивать их на рубли — первоначальное накопление капитала à la soviètique. Только процесс этот, выйдя из-под контроля и сломав равновесие между налом, безналом и товарной массой, на котором держалась советская экономика, подорвал и её, и сделочную позицию «реконструкторов» строя по отношению к западным подельникам («партнёрам»).

При этом необходимо отметить следующее. Во-первых, все перечисленные явления развивались на фоне и в контексте нарастания на рубеже 1970-х–1980-х годов кризисных явлений в обществе системного антикапитализма. Это касается практически всех сфер. Экономика, несмотря на внушительные количественные показатели, переживала структурный кризис; темпы экономического роста падали, снижалась эффективность использования производственных фондов. Налицо был кризис планового хозяйства: оно почти прекратило своё существование, превратившись в ширму для «толкачества», «подработки плана», неформальных связей, «административного рынка» и, конечно же, теневой экономики. Последняя играла всё большую роль. С одной стороны, это была конкретная форма обмена чиновниками части власти на блага, не положенные им в соответствии с их местом в иерархически-ранжированной системе номенклатурного потребления. С другой стороны, именно теневая экономика позволяла удовлетворять те материальные потребности граждан, которые система удовлетворить не могла.

На XXII съезде (1961 г.) КПСС одной из главных задач провозгласила удовлетворение растущих материальных потребностей граждан, по сути толкая советский социум в направлении социалистического варианта общества потребления. Трудно сказать, что нанесло больший вред Советскому Союзу, — внешнеполитический «Брест-2» Хрущёва с Западом в 1955–1956 годах; доклад о «культе личности», из которого торчат «уши Куусинена», начало нефтяной авантюры или доктрина «удовлетворения постоянно растущих материальных потребностей». В случае с последней дело здесь не столько в идеологии, сколько в том, что советская экономика не могла удовлетворить эти растущие потребности, особенно на фоне демонстрационного эффекта со стороны Запада. Претензии населения к верхам (и чем дальше, тем больше) были просты: 1) обещали, но не можете; 2) наши материальные потребности удовлетворить не можете, а свои — можете, уже при коммунизме живёте. Отсюда — морально-идейная эрозия как низов, так и верхов, значительная часть которых всё больше разворачивалась в сторону Запада.

При всём значении экономики ни одна система в истории не погибала в результате исключительно экономических причин — так же, как сугубо внешний фактор, если он не интериоризирован внутрь системы и не обрёл двойное («двойной массы») бытие, не может сокрушить социум. Социум гибнет в результате системного, т.е. целостного, а не просто суммарного кризиса. Ядром, воплощением, образующим элементом любой системы является господствующий слой, прежде всего его верхушка (в исторической России с её персонализованной властью это вдвойне так) в её социальной, управленческой и психофизической ипостасях.

В закатном СССР, так же, как и в предреволюционной Российской империи, экономика при всех проблемах так или иначе развивалась (соответственно, 3-я и 5-я экономики мира, причём СССР, в отличие от России, от иностранного капитала не зависел), а вот система управления в обоих случаях сыпалась, отражая гнилость правящего слоя, его фрагментацию. В позднем СССР ведомственные интересы начали брать верх над государственными, клановые — над ведомственными, узкогрупповые и даже личные — над клановыми. По сути, это онкологическое заболевание системы, прежде всего — властно-управленческой. Как заметил Г. Смирнов, рак «возникает, когда собственные цели специализированных систем становятся выше целей всего целого, самовыживание органа становится важнее нормального функционирования организма. Можно говорить не только о раке человека или животного, но и о раке… отрасли производства, государства». Разбалансировка шла не только по планово-экономической, но и по ведомственной линии. Усиливающееся противостояние между теми, кого в постсоветское время назовут «силовиками», выплеснулось даже во внешнюю политику. КГБ (ПГУ) и связанная с ними часть Внешторга начинали играть одну игру, ГРУ — другую, Международный отдел ЦК КПСС — третью. Эти игры «подогревались» стремлением получить свою (и, желательно, побольше) долю от пришедших в страну «нефтяных миллиардов», которыми на внешнем контуре распоряжался прежде всего Международный отдел.

Можно с большой долей уверенности сказать, что ввод войск в Афганистан, помимо решения ведомственных задач «внутреннего КГБ» как самостоятельной силы, решал не менее, а, возможно, и более важную задачу: военные действия, пусть и на окраине великой империи, не только увеличивали зону контроля со стороны КГБ и армии над ресурсами (включая средства от теневого экспорта нефти, драгметаллов, алмазов), над внегосбюджетной партийной «чёрной кассой», но и усиливали их властно-сделочную позицию по отношению к КПСС, меняя соотношение сил в треугольнике «партия — армия — госбезопасность». В известном смысле ГБ и армия ситуационно брали реванш у КПСС, и это при том, что далеко не все в руководстве ГБ и армии были сторонниками ввода войск в Афганистан, а в ЦК КПСС — противниками этого. Речь скорее должна идти о субъектах, формировавшихся пусть и на основе существующих ведомств и преимущественно их интересов, но всё же и «поверх барьеров». И наилучшие позиции в межведомственном противостоянии получали те структуры, кланы и группы, которые были в наибольшей степени подключены к формирующемуся на Западе глобальному миру финансистов и корпоратократов.

И последнее по счёту, но не по значению: на всю эту управленческую фрагментацию, усобицу, организационное дряхление накладывался психофизический или даже биологический фактор: дряхление и немощь советской верхушки — Политбюро ЦК КПСС. Мало того, что эти люди сформировались в условиях мировых политических и экономических реалий 1940-х — начала 1970х годов и были ментально адекватны миру именно той, послевоенной, эпохи, завершившейся в начале 1970-х, и неадекватны новому, стартовавшему с самого начала 1970-х времени, они вдобавок и физически были «некондиционны», приближаясь к своему биологическому финалу и впадая не только в маразм, но и в избыточный пацифизм и «недеяние». Таким образом, социальный кризис системы и, прежде всего, управления приобретал ещё и личностно-биологическое измерение. Для персонализованной автосубъектной власти это была катастрофа.

В то же время на Западе (за редким исключением, в лице Рейгана) в 1970-е годы на роли высокопоставленных клерков мировая верхушка выдвинула новое поколение политических лидеров — относительно молодых, агрессивных и начинавших смотреть на слабеющий СССР не столько как на партнёра или даже противника, сколько как на потенциальную добычу. В те же 1970-е годы на Западе, как грибы после дождя, выросло огромное количество новых «фабрик мысли», заточенных на контрнаступление против СССР. Их возглавляли и в них работали мотивированные люди — патриоты своих стран и защитники своих ценностей. Среди них было немало интеллектуалов нового поколения — бывших троцкистов или просто левых, которые ненавидели и СССР, и «старое левое движение» на Западе, и его социальную основу — рабочий класс. Как тут не вспомнить Сталина: пойдёшь направо — придёшь налево, пойдёшь налево — придёшь направо; диалектика».

Советские Институт США и Канады или, например, ИМЭМО, при том, что там был не только околонаучный балласт, но и замечательные исследователи, назвать «фабриками мысли» язык не повернётся. С одной стороны, они были жёстко ограничены идеологией, с другой — в неформальном плане, большая часть сотрудников была повёрнута в сторону Запада и вовсе не была идейно и ценностно мотивированной в советском, социалистическом плане. Последнее в ещё большей степени характеризовало устойчивую не то бригаду, не то компашку из двух десятков представителей интеллектуальной обслуги «советских вождей» в двадцатилетие между (условно) 1965-м и 1985-м годами, всех этих бовиных-арбатовых-черняевых-шишлиных и пр. Им тягаться с западными «фабриками мысли» было «как школьнику драться с отборной шпаной» (В. Высоцкий). Да и не хотели, не собирались они драться, они хотели дружить. И додружились, сыграв, кстати, свою роль в воспитании молодого поколения номенклатурщиков, добравшихся до высот власти на рубеже 1970-х–1980-х годов.

В СССР в конце 1970-х, т.е. с запозданием на десятилетие по сравнению с Западом, к власти тоже пришло новое, более молодое поколение. Но лучше бы не приходило: то были беспринципные карьеристы с узким провинциальным кругозором («Коротенькие у тебя мысли, Буратино»). Если «старики», сошедшие в первой половине 1980-х, были в массе своей фронтовиками, ощущали себя победителями, не испытывали комплекса неполноценности по отношению к Западу и ощущали себя на равных с западными лидерами, то все эти горбачёво-шеварднадзе и пр. смотрели на западных лидеров снизу вверх. Да и партийную карьеру при соблюдении всех ритуалов и «ку» по отношению к партии, её мудрому руководству, «лично товарищу Леониду Ильичу Брежневу», марксистско-ленинской идеологии и советскому народу эта публика делала с поворотом головы на Запад. Они привыкли заверять кремлёвское начальство в верности, а когда их «Кремль» переехал в Вашингтон, стали холуйски заверять тамошнее начальство, что коммунизм в России не возродится.

В сухом остатке:

ситуация, сложившаяся в СССР как социуме системного антикапитализма, была логическим и закономерным результатом того, что во второй половине 1960-х годов советская верхушка отказалась от рывка в посткапитализм. Это стало началом постепенного превращения структурного кризиса советского общества в системный.

Курс США на внутреннее изменение социально-экономического строя СССР вместо его внешнего сдерживания резко ускорил интеграцию определённых сегментов партноменклатуры и ГБ в капсистему, превращение их в операторов теневого мирового рынка, и, следовательно, — деградацию системы. Структурный кризис усилиями извне и изнутри, соединившимися синергетически, стремительно превратили в кризис системный, быстро переведя последний в терминальную стадию. Эта быстрота в определённой степени была обусловлена тем, что в условиях рушащейся системы на поверхность всплыли реликты досоветского прошлого. Для них советская «партократия», её система, а также — внимание! — советский народ были таким же врагом, как для антисоветских элементов самой системы, националистов её окраин и Запада.

Сын убитого власовца и внук расстрелянного колчаковского офицера, делавшие карьеру «на крючке» ГБ (на этот «крючок» они ГБ потом и подвесили), правнук царского камергера, банкир из Нью-Йорка и спецслужбист из МИ6 дружно объединили свои усилия в борьбе против загибающегося по собственной логике и по причинам внутреннего и общемирового (поскольку антикапитализм был и мировой системой) характера. Как говорил один из героев романа В. Галактионовой «5/4 накануне тишины»: «Самое опасное — это недобитки. Потому что выживут, окрепнут, растворятся среди победивших и взорвут всё изнутри, …эти мины взорвут и принесут в будущем потрясения стране: смерти, голод, перевороты, мор. …Они плодятся. Их гены уже во внуках скоро дадут себя знать самым роковым образом. Их становится во власти всё больше — в верхах, в самом сердце партии. …Материк всплывает… Целый материк!»

Но вернёмся в 1988–1989 годам. Благодаря обрушению советской экономики Запад перехватил процесс демонтажа системы, и логика событий повела его к разрушению не только её, но и СССР, хотя планы разрушения были подготовлены намного раньше. Неслучайно М. Олбрайт главной заслугой Дж. Буша — старшего называет именно руководство распадом Советской империи. Впрочем, даже в 1991 году Запад в СССР мог далеко не всё. Мог, например, частично порулить «путчем», используя неадекватность, простоту (которая порой действительно хуже воровства) и несоответствие обстоятельствам тех, кто сварганил ГКЧП, став объектом манипуляции прежде всего британцев. Но вышло как вышло, и с 1992 года руками ельцинской своры, всех этих гайдаро-чубайсов велось разграбление Западом, западным капиталом бывшего соцлагеря, бывшего СССР, а прежде всего — РФ, оказавшейся в ельцинские времена под внешним управлением и начавшей превращаться в то, что выше я назвал коКсом. Грабёж отодвинул кризис капсистемы на 15 лет. Это полуторадесятилетие в мире характеризовалось следующим:

1) С окончанием Холодной войны мировой рынок был наводнён дешёвым природным сырьём: газ, нефть, металлы; это был результат экспроприации российской промышленности под видом приватизации.

2) Одновременно произошёл беспрецедентный (со времён советской индустриализации) рост иностранных вложений. Их объектом стал Китай. Эти инвестиции в значительной степени были обусловлены притоком средств, полученных в результате разграбления России, или, как ещё писали на Западе, «изнасилования России» (rape of Russia). Вложения в китайскую экономику реально продвинули реформы, начатые Дэн Сяопином при американо-британской поддержке, и на рубеже ХХ–XXI веков мир оказался завален дешёвым китайским барахлом.

3) Страны НАТО снизили (как оказалось, на время) военные расходы и смогли перебросить часть освободившихся средств на социальные программы.

Всё это вместе взятое — шальные деньги от грабежа соцлагеря/России, деньги от частичного сокращения военных расходов, возможность сэкономить, покупая дешёвую китайскую продукцию, — создало впечатление небывалых прогресса и изобилия, возникших после разрушения СССР. Ф. Фукуяма провозгласил это временем «конца истории». И вдруг — облом: страшный, небывалый со времён 1929–1932 годов экономический кризис 2008 года. А ведь умные люди за год до кризиса предупреждали: «шаги командора» уже слышны. Но их не слышали. Постзапад (и не только он) продолжал дёргаться в конвульсиях потребленчества, люди набирали немыслимые кредиты, и — бах! Эта ситуация очень похожа на совокупление и оргазм некоторых видов богомола: самка в ходе коитуса (который иногда длится 5–6 часов) почти в самом начале откусывает голову самцу, семенная жидкость продолжает перетекать в самку, а самец уже мёртв — он ещё дёргается, но это оргазм, переходящий в агонию. Самка откладывает яйца, а затем возвращается и доедает самца: ей и потомству нужен белок.

Людские массы и, как мы видим на примере Фукуямы, значительная часть обслуги мировой верхушки решили, что после 1991 года наступило вечное либеральное блаженство. Помыслить такое, не поняв очевидное: то, что это отсрочка, связанная с грабежом соцлагеря (30% валового мирового продукта на конец 1980-х годов), можно было, только не имея головы — её «откусила» пропаганда. Однако в 2008 году «блаженные конвульсии» закончились, надкушенная голова отвалилась окончательно, «оргазм богомола» завершился и наступили суровые кризисные будни. Более того, судя по коронабесию и начинающемуся климатобесию, «самка богомола» отложила яйца и начинает поедать ещё тёплый труп самца в виде малого и среднего бизнеса: нужен «социальный белок», люди — «живая нефть».

Сегодня стало ясно: пиршество гиен на трупе СССР — это прощальный поклон «эпохи изобилия»; главная часть «пира стервятников» подходит к концу, и начинаются «танцы с драконами». Кризис залили деньгами, но это уже не может скрыть того, что системный кризис капитализма перешёл в терминальную стадию, а внешних зон поглощения и/или сброса туда противоречий не осталось. Экстенсив окончен, остаётся интенсив. Задачи интенсива обычно решала мировая война как крайняя форма социальной катастрофы, но затевать мировую войну в нынешних условиях едва ли кто рискнёт. Меж тем «бомба времени» тикала, а знаки на стене проступали всё отчётливее.

В августе 2018 года в Институте сложности Санта-Фе прошла знаковая и интересная закрытая конференция. Готовилась она довольно долго; у её истоков — Макмастер, Тиллерсон (в бытность госсекретарём) и Помпео; провели её под эгидой АНБ. Хотя официального названия у конференции не было, по одному из ударных докладов её можно назвать «Риски уязвимого мира». Обсуждались проблемы экономики, финансов, промышленности (кстати, была разгромлена теория «четвёртой промышленной революции» К. Шваба), опасности искусственного интеллекта, демографии, климата. Разбирались возможные варианты (теории) выхода из кризиса. Были предложены: 1) теория оптимизации (человечество успешно блокирует угрозы и движется вперёд); 2) революционная теория (человечество совершает технический прорыв и выходит на новый уровень развития); 3) теория антропологического перехода (разделение человечества на две группы — верхнюю и нижнюю — с таким уровнем неравенства и различий, который напоминает различия между биологическими видами; 4) теория катастрофы.

Первые две теории участники отвергли как маловероятные по причине большой вероятности геоклиматической катастрофы, снижения интеллектуального и творческого потенциала мировых элит. Впрочем, дело не только в элитах. Участники, сославшись на исследования швейцарских и израильских учёных, отметили, что за последние сто лет, благодаря пропаганде, деятельности СМИ и жёсткому социальному контролю (то, что М. Фуко называл системой «надзирать и карать»), поведение людей, по крайней мере на Западе, сознательно стандартизировалось. В результате человеческое разнообразие личностей на Западе было подавлено, вытеснено и заменено автоматическим и инстинктивным поведением человеческой массы. Иными словами, ни элиты, ни массы Запада не способны не только к революционному преобразованию, но даже к оптимизации (в обычном, а не в неолиберальном смысле слова). Поэтому 55% участников конференции пришли к выводу о наибольшей вероятности реализации «катастрофической теории». Если же катастрофы удастся избежать, или её результаты будут не столь фатальны, 25% участников высказались за желательность реализации схемы — внимание! — «антропологический переход», т.е. формирования общества, состоящего из двух социобиологических каст-слоёв типа элоев и морлоков из «Машины времени» Г. Уэллса. С одной стороны, сверхлюди, живущие в своих анклавах до 120–140 лет, с другой — обслуживающие их «служебные люди» с совсем другими умственными и физическими способностями и более низкой продолжительностью жизни.

Но как создать такой новый мировой порядок? Что может послужить его триггером? Что может стать тем, что Дональд Рамсфелд в бытность министром обороны назвал «трансформирующим событием» (transforming event)? «Трансформирующее событие, — поучал он, — необходимо делать так. Будем говорить, что Китай нанесёт биологический удар по нам и что мы в связи с этим меняем человечество (подч. мной. — А.Ф.), потому что нужно спасаться». Был подготовлен соответствующий документ под названием «Красный рассвет». Так оно всё и вышло — по Рамсфелду: в пандемии 2020 года обвинили Китай, всё свалили на уханьскую лабораторию, но при этом почему-то обходят стороной серьёзную утечку из лаборатории «Форт Детрик» ещё в июне 2019 года.

Ясно, что в нынешних условиях трансформирующим событием не может быть война: мир — это не большое Конго и даже не большой Ближний Восток. Однако война — не единственная форма социальной катастрофы, есть и другие, например, пандемия. В 2010 году идеолог мондиализма Жак Аттали назвал пандемию одним из лучших средств создания нового мирового порядка (НМП). В том же году аналогичная мысль прозвучала в известном докладе Фонда Рокфеллеров. Путь был указан, однако первый «блин» — эпидемия свиного гриппа в 2013 году — вышел комом. К следующему трансформирующему событию подготовились лучше.

В октябре 2019 года Фонд Билла и Мелинды Гейтс (того самого, который в 2011 году, как сообщала газета Sovereign Independence, говорил о сокращении населения, депопуляции планеты посредством обязательной, т.е. насильственной вакцинации) провёл «учения», «Событие 201» (Event 201), в которых отрабатывались действия «мирового сообщества» по борьбе с пандемией коронавируса. Как по заказу, в последний день 2019 года в Китае был зафиксирован первый случай заболевания коронавирусной инфекцией, в марте 2020 года без достаточных на то оснований ВОЗ объявила пандемию. Правительства всех стран, за исключением Беларуси и Швеции, взяли под козырёк — и понеслось, «расплясались, разгулялись бесы»: локдауны, социальная дистанция, маски, короче говоря, всё по докладу Фонда Рокфеллеров 2010 года и учениям 2019 года.

Уже летом 2020 года организатор и директор Давосского экономического форума К. Шваб в соавторстве с неким Т. Маллере выпустил книгу «Ковид-19. Великое обнуление» («обнуление», «сброс» — именно так, а не как «перезагрузка» нужно переводить слово reset). В ней сформулирована целая программа создания нового мирового порядка (НМП), который должен быть сконструирован по неомальтузианским лекалам и под видом «инклюзивного», т.е. всеохватывающего капитализма, а на самом деле капитализма «участия», похоронить капитализм и создать на его руинах новый строй. Я не буду здесь разбирать книгу и программу Шваба, поскольку прошлой осенью подробно в двухчасовой передаче на канале «День ТВ» проанализировал и ту, и другую, а затем последовавшую за ними работу Ф. Закария на ту же тему. Сейчас речь пойдёт о другом — о противоречиях внутри мировой верхушки по вопросу о том, кто кого отсечёт от будущего, поскольку объектом развёртывающегося обнуления, сброса, сноса являются не только средние слои и национальные государства, но и значительная часть мирового правящего слоя, ультраглобалистские буратины изгоняют их, как Буратино — сверчка из каморки папы Карло: «каморка» НМП оказывается недостаточно велика, и глобальному «Боливару» не снести двоих. Противоречия, о которых идёт речь, отражены как в книге Шваба и Маллере, так и в реальных событиях 2020 года в США, например, в государственном перевороте, отстранившем от власти Трампа и усадившем в Белый дом Байдена.

Трампа ошибочно причисляют к изоляционистам. Изоляционизм для него — средство, а не цель. Трамп — умеренный глобалист или просто глобалист. Группе, стоящей за ним, противостоят ультраглобалисты, выразителями интересов которых на поверхности политической жизни США являются политические кланы Обамы, Клинтонов, Байдена — Керри, Олбрайт — Коэна и др. Президентство Обамы планировалось как начало 16-летней (как минимум) перестройки США по ультраглобалистским лекалам: восемь лет Обамы плюс восемь лет Клинтон. Однако план сломал «джокер», а точнее, козырь (trump по-английски «козырь») Трамп. За четыре года президентства, несмотря на неопытность, ошибки, непоследовательность, самоуверенность, нарциссизм и многое другое, он успел сделать немало, и это теперь придётся расхлёбывать стае под предводительством «байденохаррис». На этом ультраглобалисты будут терять темп, а время работает против них.

В чём же классовое, политэкономическое различие между глобалистами и ультраглобалистами? Посмотрим, чем обусловлена нынешняя ситуация с планом «обнуления/сброса». Она обусловлена социально-экономическими процессами терминального кризиса капитализма и началом формирования того, из чего в ходе острой социальной/классовой борьбы будет складываться посткапиталистическая система, — её выигравшие и проигравшие, новые верхи и низы. Чтобы понять суть, рассмотрим структуру (пирамиду) нынешней экономики, которая наиболее ярко представлена в США.

Она представляет собой то, что замечательный советский экономист (но, увы, не пророк в своём отечестве) Юрий Васильевич Ярёменко называл «вертикальной экономикой». В ней, согласно Ярёменко, сектора, принадлежащие прошлому, настоящему и будущему, сосуществуют, обмениваясь товарами, услугами, информацией; при этом верхние «этажи», естественно, всегда в намного большем выигрыше, чем нижние. Ещё раньше, чем Ярёменко, другой замечательный советский учёный — и тоже не пророк в своём отечестве — Владимир Васильевич Крылов, отталкиваясь от идей Маркса, частично развитых Александром Парвусом и Розой Люксембург, разработал теорию многоукладной и, естественно, пирамидально организованной капиталистической системы, где наиболее развитый уклад (промышленный, научно-технический), сконцентрированный в ядре капсистемы, не просто получает больший доход, чем менее развитые (раннеиндустриальный, мелкотоварный, докапиталистические), но делает это, во-первых, эксплуатируя их; во-вторых, консервируя их в этом менее развитом состоянии, регулируя эту слаборазвитость в своих интересах. Сектора «вертикальной экономики» Ю.В. Ярёменко — это экономический аспект стадиальных социально-экономических укладов В.В. Крылова.

Через 30–40 лет после написания работ Крылова и Ярёменко эксплуататорская субординация вертикальной (многоукладной) экономики сохранилась, но её составные части и их расположение изменились, причём существенно. Это хорошо показала в своих статьях Елена Сергеевна Ларина. По её мнению, наверху вертикальной пирамиды укладов, но не технологических, а социально-экономических, находится зона «эксизма» (от англ. access — «доступ»). Речь идёт о структурах, в такой степени монопольно контролирующих наиболее передовые и важные на данном этапе факторы и сферы производства, что это позволяет им блокировать доступ не только к этим факторам, но и ко многим другим ресурсам. «Этаж» эксизма — это социально-информационные платформы Google, Microsoft, Facebook, eBay и др. (контроль над потоками информации и социальным поведением посредством соцсетей — напрямую и посредством предоставляемых через них услуг); постуглеродная экономика (но не обязательно «зелёная экономика», напомню, именно её навязывают экоэкстремисты на службе ультраглобализма); автоматизированное производство на основе искусственного интеллекта; генная инженерия; синтетическая биология и др.

Названные выше платформы парадоксальным образом представляют собой возрождение на новом витке истории структур типа Ост-Индских компаний, прежде всего британской, а также — права Е.С. Ларина — итальянских и немецких банков второй половины XVII века, бирж Амстердама и Лондона. Добавлю: капитал(изм) в XXI веке словно возвращается в свою раннюю или даже генетическую стадию, чтобы стремительно перестать быть капиталом и превратиться в чистую власть: выход из системы всегда, порой до зеркальности, похож на вход — на генезис и на раннюю стадию. Естественно, что в XXI веке это генезис совсем другой системы, чем в «длинном XVI веке» (1453–1648 годы).

С точки зрения разделения труда, locus standi («место, где можно стать») и field of employment («сфера занятости») эксизма — локальное производство, глобально информационно связанное, т.е. система глобализированных локусов, глоболокусов, связанных друг с другом, а не с прилегающими территориями. Речь идёт о «селективной», т.е. исключающей, эксклюзивной глобализации.

Наиболее адекватной формой для эксизма и для полностью контролируемой им части социальной пирамиды является БЭТ-фашизм (биоэкотехнофашизм). Термин «фашизм» употребляется здесь не строго (в строгом смысле слова фашизм полностью осуществился лишь в муссолиниевской Италии), а как метафора. По сути же речь идёт о квазикастовом строе, где верхи и низы отличаются друг от друга почти как биологические виды (схема так называемого антропологического перехода, речь о которой шла выше), социальный контроль и эксплуатация осуществляются здесь посредством цифрового (электронного) контроля над низами, их поведением (посредством насильственной медикализации — «корректирующие» вакцинации, диспансеризации и т.п.), их потреблением (снижение уровня потребления под именем борьбы с климатическими изменениями, якобы вызванными человеком). Разумеется, БЭТ-фашизм на какое-то время возможен не только на основе эксизма, но только эксизм является адекватной ему производственно-технической основой, способной обеспечить исторически длительное существование. Без неё он скорее всего станет краткосрочно-позорным плевком на стекле Истории.

Второй уровень пирамиды — «этаж» финансиализма. Строго говоря, как и эксизм, это уже не совсем (а скорее всего, совсем не) капитализм. Прибыль создаётся здесь не в сфере производства (материально-вещественного, социального, духовного), а исключительно в сфере обращения. В основе — не производственные технологии, а финансовые: присвоение денежной эмиссии и спекуляции на инвестиционных рынках. Субъекты финансиализма — банки, страховые компании, фирмы по управлению активами (индексными фондами). Думаю, такие названия как Black Rock, FMR, State Street Corporation, Vanguard Group у всех на слуху и в представлении не нуждаются. При этом, если платформы разрушают капитализм, то финансиалистские структуры надстраиваются над ним, взламывают его и питаются им, как паразит питается «хозяином». В этом плане у них есть и сходство с платформами, и различия.

На сегодняшний день финансиализм — это взбесившийся пёс или, если угодно, совокупность взбесившихся раковых клеток. Триллионнодолларовая фиктивная прибыль заливает мир, банкротит его и сам финансиализм, который нужно остановить. Однако остановка чревата для «властелинов финансовых колец» большими неприятностями. Подобно королеве из «Алисы в стране чудес», они должны постоянно бежать, чтобы оставаться на месте, причём в нынешних обстоятельствах это бег по трупам или, если угодно, по головам.

Третий «этаж» (если идти сверху вниз) Е.С. Ларина назвала «технотроникой», используя термин Зб. Бжезинского, который имел в виду корпорации ВПК, химической промышленности, энергетики, фармацевтики и др., тесно связанные с государством. Это корпоративный «бёрнхэмовский» капитализм, по сути, отрицающий рыночную систему. На мой взгляд, он наглядно демонстрирует тезис французского историка Фернана Броделя «капитализм — враг рынка». Уязвимое место корпоративного капитализма и корпоратократии — бюрократическая неповоротливость. Именно на корпоративном капитализме и вместе с ним закончилась «великая Америка» 1930-х–1980-х годов. В 1989–1991 годы колокол зазвонил не только по СССР, но и по великой индустриальной Америке. В 1989 году гэбэшно-горбачёвский СССР, активизировав в 1985–1988 годы подготовку «эвакуации» определённых сегментов режима («глобализм до глобализации»), капитулировал перед Западом. Внутри самого Запада эта капитуляция, открывшая весь бывший соцлагерь и прежде всего РФ для разграбления Западом, стала основой триумфа финансиализма над промышленным капиталом, старта эксизма и превращения, а точнее, деградации, Запада в Постзапад.

Эксизм и финансиализм находятся в сложных отношениях сотрудничества (у них общий враг — «великая Америка», промышленный, главным образом, корпоративно-государственный капитал, а следовательно — государство и ориентированные на него средний слой и часть рабочего класса) и конкуренции (место наверху пирамиды только одно). Впрочем, при прочих равных условиях, рано или поздно будет достигнут компромисс, сфера финансиализма (обращение) соединится со сферой эксистского производства и, если не произойдёт глобальной катастрофы, агенты компромисса сформируют новый господствующий, причём глобальный, слой (класс). Похоже, именно платформы позволят части финансиалистов установить контроль над всей мировой финансовой системой. Как тут не вспомнить, что Парвус реальной мировой революцией считал установление контроля над мировой финансовой системой. Но, сказав «А», нужно говорить и «Б»: такой контроль означал бы, по сути, упразднение финансов, денег как таковых, — они больше не нужны. И это действительно будет революция, знаменующая оформление нового — посткапиталистического — антагонистического строя.

Монополизировав «верхний этаж», глобальное пространство, новые хозяева никого сюда не пустят, т.е. выступят в качестве ультраглобалистов и в то же время деглобализаторов. А дальше пойдёт подминание под себя «нижних этажей». У капитализма на подминание иных форм ушло как минимум два столетия, пока из ведущего уклада он не превратился в господствующий. Новые системы практически никогда не побеждают нокаутом, как правило — по очкам, т.е. путём позиционной, социально и психологически изнуряющей борьбы, рывков вперёд и отступлений, компромиссов. Это и является главным содержанием эпох, получивших название «Тёмных веков». Вот в такие Тёмные века — четвёртые в истории европейского человека — мы и вступаем.

Главная битва за будущий компромисс развёртывается внутри североатлантического мира, с одной стороны, и между этим миром и РФ и КНР — с другой. Разумеется, это некоторое упрощение, поскольку и в РФ, и в КНР присутствуют сети влияния, выражающие здесь интересы североатлантических платформ, банкстеров и корпораций. Причём со стороны атлантистов битва — это наступление, агрессия, а со стороны РФ (несмотря на 300 тыс. семей, обосновавшихся на Постзападе) и КНР (несмотря на «комсомольцев»-добровольцев Постзапада) — это оборона. Эта ситуация может сохраниться по крайней мере в кратко-, а возможно, и в среднесрочной перспективе. В североатлантическом мире, прежде всего в США, скорее всего будет достигнут компромисс между «будущим» и «настоящим», т.е. между эксистами, с одной стороны, и финансиалистами и частью корпоративной («технотронной») Америки — с другой. В компромисс не попадает значительная часть корпоративной и практически вся «великая индустриальная Америка» — её господствующие и не господствующие слои сбрасываются с «корабля Истории», а кого-то вообще сольют в её «унитаз». В посткапиталистическом мире эксизма и его анклавов для «великой Америки» места нет так же, как, кстати, и для нынешней России, — их существование как таковых в этом мире не предусмотрено. С точки зрения ультраглобалистов, и та, и другая — vixerunt («отжили»).

Трамп — это бунт великой Америки прошлого против Америки финансиалистского настоящего и эксистского будущего. Это битва тех сил, которые стоят за Трампом, за то, чтобы их не отсекли от будущего и, так или иначе, включили в компромисс, открывающий в будущее настоящую, а не нарисованную на холсте дверцу. Условный Байден (назовём его «харрисобайден») есть средство ультраглобального подавления этого бунта, но именем не «будущего», а компромисса между «настоящим» и «будущим»; если Трамп тормозил «будущее» в интересах «прошлого», то «харрисобайден» притормаживает уже «будущее» в интересах «настоящего». И если Трамп в этой борьбе в качестве массовки использовал средние, средне-нижние и нижние белые слои, то штурмовыми отрядами, «хунвейбинами» «харрисобайденов» стали чёрные и цветные низы, BLM (или, как их ещё называют, «негронацисты», «чёрные фашисты»), причём нередко под левыми или леволиберальными лозунгами.

На выходе из капитализма и входе в посткапитализм значение борьбы за традиционные ценности выходит далеко за рамки культурно-религиозной сферы. Платформы эксизма как форма, в которой совпадают производственные и классовые характеристики, — это превращение капитала в чистую власть, обеспечивающую отчуждение у человека социальных (контроль над общественным поведением групп и индивидов) и духовных (понятия, образы, представления, ценности, целеполагание) факторов производства. Главным объектом присвоения в посткапиталистическом мире, в том виде, в каком его планируют нынешние хозяева Мировой игры, будут не вещественные факторы производства (капитал), а социальные и духовные, которые присваиваются, как правило, вместе.

В сегодняшнем мире духовная сфера всё ещё выступает в большей степени как непроизводственный фактор — ценности, культура, мораль (в том числе религиозная), идентичность. Превращение всего этого в отчуждаемый объект присвоения в новом посткапиталистическом обществе требует предварительной трансформации-модификации ценностей — как традиционных, так и модерна, который за несколько столетий тоже уже стал традицией. По сути это означает трансформацию-модификацию человека, обнуление старых ценностей и навязывание таких, которые могут превратить человека в объект присвоения, «заточенный», «обструганный» под это превращение. Существующие ныне ценности и идентичности не просто не годятся в объекты присвоения посткапиталистического БЭТ-фашистского строя, но противостоят ему, блокируя сам процесс превращения невещественного в объект производственных отношений. Поэтому нынешняя борьба за ценности, нормы и идентичности Традиции и Модерна есть не что иное как формирующаяся социальная, классовая борьба по поводу таких объектов, которые не являются внешними по отношению к человеку, а представляют самого человека как персонификатора воли, идентичностей и социальных связей.

Упор верхушек Постзапада на права различных, прежде всего сексуальных, меньшинств, на изменение половой, расово-этнической, национальной, культурно-религиозной, исторической идентичности, семейных норм (отношения «муж — жена», «родители — дети»), «флюидный гендер», внедрение толерантности (которая в точном значении слова есть не что иное как патологическая неспособность системы противостоять вредоносному или даже смертоносному воздействию на неё) — всё это суть средства установления нового строя, нового типа производственных отношений, где отчуждается человек в его целостности. Это средства подготовки к строю, превращающему человека в человечину, в социальное мясо, которое хозяева новой системы будут «жарить» (Ю. Козлов) — подвергать эксплуатации и депривации, т.е. лишению возможности удовлетворять основные социальные потребности.

Одна из важнейших линий формирования НМП — контроль над информпотоками, что уже реализуется в уничтожении журналистики как профессии, насаждении постправды, замусоривании информационного пространства и т.д. В связи с этим на роль одного из важнейших средств борьбы с этими процессами выходит самопроизвольное выращивание информации. НМП, планируемый нынешней мировой верхушкой и её страновой агентурой, требует расчеловечивания человека, которое подаётся как стимулирование человеческого разнообразия — diversity. Если капитализм опредмечивал, овеществлял человека, отчуждал от продукта труда, то посткапитализм, планируемый хозяевами эксизма и финансиализма, расчеловечивает человека как социально, этнически и культурно (идентичность, пол) определённое существо, отчуждает его от самого себя как социального и биологического существа; и это — суть именно производственных отношений планируемого нового строя. Поэтому сопротивление в сфере культуры, в духовной сфере созданию этого порядка есть новая форма социальной и биоантропологической борьбы, в которой не может быть компромисса.

Одновременно с созданием ситуации отчуждения у человека духовных факторов производства планировщики постковидного «нового дивного» (для них) мира планируют изъятие у основной массы населения остающихся у него материальных активов — от капитала до недвижимости. Так называемые экосистемы и платформы выступают как контролёры социальных сетей, т.е. поведения и потребностей людей как духовных, невещественных факторов производства, которые становятся главными. Однако в нижней половине социальной пирамиды Постзапада остаётся огромный слой бенефициаров старого, не до конца раскулаченного акционерного капитала (shareholder capital). В руках каждого из них не так много частной собственности, не так много капитала. Однако суммарно это огромная величина, и если её не обнулить, превратив её владельцев посредством «инклюзивного капитализма» в так называемых стейкхолдеров (stakeholders), т.е. вторичных агентов коммерческого рынка, несобственников, то эти люди сохранят материальную основу, препятствующую превращению их в объект присвоения новых, посткапиталистических верхов. Значит, надо их экспроприировать — большие рыбы пожирают малых, как на картине П. Брейгеля Старшего.

Локдаун разоряет, крушит малый и средний бизнесы. Власти Постзапада готовы выкупить долги населения по кредитам, т.е. де-факто лишить его собственности. Пропаганда убеждает людей: зачем вам собственное жильё? Лучше аренда. Зачем вам личное авто? Есть каршеринг. Зачем вам сбережения? Мы обеспечим вам базовый гарантированный доход, вы будете получать его на карточку — бумажные деньги не нужны. Лозунг 2030 года: «Я ничем не владею. Я счастлив». В результате человек лишается материальных основ своей самостоятельной жизни — личной жизни, личности. Как заметил в своё время писатель Иван Васильев, «свободные деньги на личных счетах несут в себе потенциальную опасность — их владелец может начальство куда подальше послать». Отсюда стремление ультраглобалистов отменить бумажные деньги, установить полный контроль над счетами. И тогда можно будет регулировать и потребление, снижая его, и поведение, аннулируя или замораживая cчета тех, кто говорит или думает не так. Ведь уже сейчас ультраглобалисты убеждают людей снизить потребление, пересмотреть всю западную культуру потребления, сложившуюся в послевоенный период, и довольствоваться малым.

В мае 2020 года в Великобритании был опубликован подписанный аж 1100 экспертами манифест, призывающий к «стратегии нероста» (или антироста — degrowth strategy). В документе говорится о необходимости принять «демократически спланированное и в то же время ориентированное на устойчивый рост и равенство снижение качества экономики». Авторы призывают создать «экономику пониженного качества» (downscaling economy). В июле 2020 года К. Шваб и Т. Маллере в книге «Ковид-19. Великое обнуление», присоединяясь с восторгом к британскому манифесту, призвали создавать такое будущее, в котором мы будем жить лучше, довольствуясь малым. В качестве примера для подражания давосский проходимец и его соавтор приводят жизнь аргентинцев в Патагонии — суровом и бедном крае. Но это — для нынешних слаборазвитых стран, развитым странам предлагается не патагонизация, а японификация (уровень Японии, на который она откатилась после американского удара 1990-х годов), т.е. упасть уровнем выше. Причём рекомендует такое падение, ухудшение потребления и качества жизни один из завсегдатаев Давоса, того самого места, где, как верно заметила одна британская газета, происходят ежегодные встречи представителей глобальной элиты, которые подчёркивают важность борьбы с изменением климата, продолжая летать на частных самолётах (добавлю от себя: привет Грете Тунберг); разглагольствуют о необходимости борьбы с бедностью и голодом, поедая бутерброды с чёрной иранской икрой и запивая их дорогим шампанским; с чувством произносят слова о необходимости борьбы с неравенством, будучи окружены огромным количеством обслуги.

Куда же бедному постзападному человеку с его цивилизационной бесприютностью податься? Что у него остаётся? Семья? Государство? Но ультраглобалисты, тот же Шваб, утверждают, что государство в постпандемическом мире не нужно. Что касается семьи — моногамного межполового союза мужчины и женщины, то на Постзападе его в течение нескольких десятилетий сознательно подрывают и практически, и пропагандистски, рекламируя гомосексуальные браки, трансгендеров, полигамию, полиаморию, изъятие детей из семей (причины заявляются самые различные: детей «давят» родители, дети гениальны, их нужно поместить в специнтернат и т.д.); к тому же, как заметил Ю. Козлов, ювенальная юстиция решает ещё одну задачу — разрушает европейскую судебную систему.

Когда-то Фридрих Энгельс написал работу «Происхождение семьи, частной собственности и государства», связав саму цивилизацию человека с этими перечисленными им явлениями. Сегодня всё это хотят уничтожить, т.е. расцивилизовать человека, превратив в трансгуманистического голема. Символично, что Дж. Эпштейн, который поставил на поток секс-трафик детей для извращенцев из политической верхушки и тусовки шоу-бизнеса Постзапада и которого убили в камере как нежелательного свидетеля «порочных удовольствий джентльменов и леди», спонсировал трансгуманизм вместе со своей подругой Линн де Ротшильд, организатором «Совета по инклюзивному капитализму с Ватиканом» (и, не исключено, связующим звеном между двумя педофильскими сообществами — вульгарно-физиологическим и практикующим оккультизм и жертвы): abyssus abyssum invocat — «бездна бездну призывает». Ясно, что трансгуманизм хорошо коррелирует с БЭТ-фашизмом и идеями контролируемой и направляемой эволюции человека с помощью изменения эпигенома.

Подчеркну: изъятие собственности, экспроприация капиталов малого и среднего бизнеса — это важное, но не главное стратегическое направление строительства НМП. Главное связано с присвоением не вещественных факторов производства, а духовных, установлением контроля над долгосрочным поведением огромных масс населения, контроля над эволюцией человека и общества. Инструменты: социальная дрессировка посредством нагнетаемого страха (перед «пандемией», новыми «пандемиями», включая «киберпандемию», климатической угрозой в духе россказней нобелевского проходимца А. Гора), обезличивание (QR-коды, поголовное ношение масок и т.п.), видеоконтроль. Все эти средства уже протестированы во время коронабесия, а в КНР — в виде социальных рейтингов и без него.

Кто-то может усомниться: а как возможен контроль над эволюцией? Ещё как возможен, смотря о какой эволюции идёт речь. Кроме традиционной генетической (изменения в течение 10–12 поколений) и филетической (социально-поведенческой — 6–8 поколений), существует эпигенетическая (2–3 поколения). Последняя представляет собой не изменение генов, а их включение-выключение и настройку посредством внешнего корректирующего воздействия. Оно закрепляет определённые модели поведения, которые становятся социально наследуемыми.

Создаётся впечатление, что те процессы, которые запущены в ходе коронабесия, имеют целью втолкнуть человечество в период психических мутаций и дать старт быстротекущей, по сути, злокачественной эпигенетической эволюции — переходу от общества автоматического перемолота людей к социуму управляемой эволюции. Последняя должна с помощью таких мер, как запугивание, контроль, стандартизация, создать «человека послушного», социальное мясо. Исходным пунктом такой направленной эволюции должен быть мощнейший психоудар — и он будет ощущаться тем сильнее, чем к большему комфорту привыкло население, чем более оно избаловано в плане реализации своих потребностей, особенно материальных.

Постзапад в этом плане — идеальная площадка для эпигенетически-эволюционных экспериментов. От экспериментов в нацистских концлагерях они отличаются сферой применения и широтой масштаба — глобальной. Ковидоистерия и стала таким психоударом, который должен был обеспечить перезапуск Истории в столь милом ультраглобалистам и их локальным пособникам бэтфашистском направлении.

Коронабесие непосредственно работает на БЭТ-фашизм. Одна из задач последнего — создание массового слоя неполноценных, а потому поражённых в правах, т.е. «социальных уродов», отверженных. Так, во время коронабесия появился термин «бессимптомный больной», т.е. тот, кого несмотря на отсутствие симптомов объявляют больным и — автоматически — лишённым многих прав. Можно предположить, что поражёнными в правах окажутся и те, кто отказывается от вакцинации или сомневается в наличии пандемии. И не дойдёт ли дело до гетто и особых знаков для «отверженных», не желающих жить в Матрице и принимать синюю таблетку?

По сравнению с Постзападом (подчёркиваю: по сравнению) Россия, русские остаются в этом плане, по крайней мере на данный момент, более крепким орешком. 1990-е годы стали мощнейшим психоударом по населению России, прежде всего — по русским. Но, как поётся в песне, «выжившие — стали крепче стали». Хотя, как показал опыт, холуёв и подпевал ультраглобалистов и у нас хватает, коронабесие как психоудар в русских условиях оказался слабее, чем на Постзападе. Почему? Когда-то Бисмарк заметил, что Россия сильна, а потому страшна мизерностью своих потребностей. Разумеется, сегодня потребности жителей РФ намного выше, чем в умиравшей и убогой позднесамодержавной России, тем не менее уровень комфортности жизни у нас в среднем ниже, чем на Постзападе, особенно за пределами Москвы. И это серьёзный фактор. Ну, а так называемые «либеральные реформы», проводимые 30 лет властью, начиная с ваучерной приватизации и заканчивая пенсионной реформой, вряд ли способствуют воспитанию «человека послушного» — мечты ультраглобалистов. Или я ошибаюсь?

Объективно время работает против ультраглобалистов, и они продолжат раскручивать маховик информационно-психологического террора, запугивая людей новыми пандемиями (любимая «фишка» Гейтса), глобальным потеплением, вызванным якобы промышленной деятельностью человека, и многим другим. Думаю, на очереди — объявление угрозы вторжения инопланетян. Не случайно же НАСА вдруг начало «рассекречивать» данные, признав реальность и «тарелок», и инопланетян. 26 мая 2021 года было официально объявлено, что Белый дом серьёзно относится к вторжению в воздушное пространство США НЛО. 25 июня 2021 года в докладе «Предварительная оценка: неопознанные воздушные явления», подготовленном Министерством обороны США и Управлением национальной разведки, НЛО названы угрозой национальной безопасности — то ли ещё будет! Как тут не вспомнить предупреждения Вернера фон Брауна, высказанные им незадолго до смерти по поводу «пугалок», которые будет придумывать Запад для манипуляции общественным сознанием.

Браун сказал своей помощнице, что после разрушения СССР (в том, что это произойдёт, он не сомневался) Запад постарается найти нового врага, и им станут мусульмане, исламский мир, но это, равно как и проблемы природного характера, будет слабой угрозой. И тогда настанет черёд угрозы инопланетного вторжения, для отражения которого, добавлю я, понадобится что? Конечно же, мировое правительство, живущее по законам военного времени. Всё тот же НМП БЭТ-фашизма. В «новой реальности» люди должны жить в атмосфере постоянного страха, в режиме наведённой психической эпидемии — запуганными, отключившими рациональное мышление легче управлять. Главным полем этих психоэпидемий (по сути — психоинформационного террора) будет, конечно же, Постзапад. У менее богатых и менее сбалансированных режимов за его пределами появится соблазн повторить это у себя. Причин две: во-первых, продемонстрировать хозяевам мировой игры лояльность («мы такие же, как вы», «запишите нас в постбуржуинство — мы открыты для этого» и т.п.); во-вторых, компенсировать психоинформационными мерами социально-экономическую слабость. И то, и другое — самоубийственно, поскольку ведёт верхушки стран «второй зоны» (полупериферии) к уничтожению, прежде всего — социально-властному и экономическому. Именно психоинформационными ударами ультраглобалисты будут зачищать верхушки государств «второй зоны» и сами эти государства. Ну а в постбуржуинство никто их не собирается записывать — самим места мало. Удивительно, но казус Трампа ничему не научил «второзонников», угодливо табунящихся в прихожей Постзапада. Ну что же, прислуга она и есть прислуга, да только вот нужды в ней у хозяев новой реальности нет.

Мобилизация для борьбы против «пандемии», «антропогенных климатических изменений» или инопланетного вторжения позволит ещё более продвинуть общество по пути упрощения: социально-экономического, культурного, психологического. Этот процесс постзападные верхушки реализуют уже несколько десятилетий, но, согласно их планам, он идёт недостаточно быстро, а он им необходим. Суть в следующем.

Согласно закону Винера — Шеннона — Эшби, управляющая система должна быть сложнее и мощнее управляемой, т.е. общества. На сегодняшний день на Постзападе (и, кстати, в РФ), складывается противоположная ситуация. Разрушается, но продолжает существовать старое, возникает новое, старое и новое переплетаются, в результате чего социальная реальность, социум, резко усложняется, а мировые верхушки за этим не поспевают. Не будучи способными обеспечить бóльшую управляющую сложность, они двинулись в противоположном направлении — максимальном упрощении управляемой системы. Это предполагает разрушение многих институтов, структур, групп, типов личности и идентичностей общества модерна. Помимо прочего, и с этим тоже (хотя и не только с этим) связаны деиндустриализация, разрушение образования, дебилизация культуры. Однако регрессорам, по-видимому, неведомо, что упрощение бумерангом вернётся к ним — к их страте, к их детям: нельзя жить в обществе и быть свободным от него, даже если ты надеешься «забаррикадироваться» в своих анклавах. Если тэтчеризм и рейганомика внешне отбросили капитализм в его раннюю, рыночную эпоху, то ныне речь идёт об откате как минимум в «длинный XVI век» — тем, кому повезёт; неудачников же протащит ещё дальше, вглубь веков.

Кстати, даже с точки зрения геополитической мы видим возвращение «длинного XVI века» в Евразии, и это непосредственно касается России. В XVI — первой половине XVII века Россия постоянно испытывала давление Польши, которое остановила только в 1667 году, а также Османской империи и её клиентов — крымцев. Самое позорное военное поражение Россия потерпела именно от Османской империи — бездарный Прутский поход Петра I, правда было это уже в XVIII веке, в русско-турецкой войне 1710–1713 годов. В то же время с воцарением в Китае маньчжурской династии Айсинь Гьоро (1644–1911 гг., больше известна под её девизом — Цин) начался китайский Drang nach Westen, который окончился присоединением к Китаю огромного массива земель на Западе. С XVIII века начинается экспансия России, которая с Австрией и Пруссией делит Польшу, поглощая её восточную часть, и с последней трети XVIII века вплоть до последней трети XIX века постоянно бьёт в войнах турок-осман, присоединяя целые куски Закавказья. Вторая половина XIX века — экспансия России в Средней Азии (узда для британцев) и на Дальнем Востоке. Пик могущества — СССР.

Что мы видим сегодня? Россия потеряла Украину и на западе наших границ реализуется активно поддерживаемый британцами проект Новая Речь Посполитая. Турция вернула себе свои геополитические позиции пусть не расцвета Османской империи, но, по крайней мере, начала XIX века, выдавливая Россию из Закавказья. Мало того, Турция укрепляется в бывшей советской Средней Азии. Новая Османская империя, так же как Большой Вазиристан, — это британский проект с прицелом на тюркоязычные зоны и население России. Большой Вазиристан — это не только перекройка Афганистана, но и создание этнического оружия (мигранты, бегущие от войны сначала в «станы» Центральной Азии, а затем — вместе с частью их жителей — в Россию).

Из той же бывшей русской (сегодня — антирусской) Средней Азии Россию объективно выдавливает Китай. Геополитически на своих дальних западных, южных и восточных рубежах Россия отступает. В этом плане мы вновь переживаем наш «длинный XVI век», русское пространство сжимается, как и концептуальное управление этим пространством.

В ситуации упрощения упрощается и концептуальное управление — предельно. Сегодня оно сводится к набору мантр типа «устойчивое развитие», «разнообразие», «политическая корректность», «инклюзивный капитализм», «зелёная экономика», «технологический уклад», «информационное общество», «новый мировой порядок» (синоним — «новая нормальность») и т.п.

Мантры принято бездумно повторять, над ними не принято задумываться. Потому что если задуматься, то за каждой из мантр скрывается опасная, а порой смертоносная для человечества программа. «Устойчивое развитие» — это сокращение населения планеты максимум до 2 миллиардов, т.е. «бархатный» и не очень геноцид пяти с чем-то миллиардов людей; «разнообразие» — предоставление особых прав меньшинствам в ущерб большинству, причём в унизительно-оскорбительной для последнего форме; «политическая корректность» — ликвидация свободы слова, тоталитарный контроль над словом и мыслью; «инклюзивный капитализм» — экспроприация собственности малого и среднего бизнеса; «зелёная экономика» — деиндустриализация, обнищание и разорение слоёв, связанных с промышленностью; «технологический уклад» — сведение многомерной социальной целостности лишь к одной части, нарушение принципа системности с целью скрыть социальную характеристику общества, его классовую тайну; «информационное общество» — общество тотальной пропаганды и дебилизирующих СМИ.

Поэтому очень важно следить за языком, за понятиями и словами, которые нам навязываются: «в начале было Слово». Употребляя те или иные слова, термины, образы, мы подписываемся под определённую программу, которая реализуется не просто не в наших интересах, а в ущерб нам, с целью ничтоизации нас. Имя этой программе — «Зверь», или НМП. Чтобы путём «великого обнуления» создать их посткапитализм, бесолюди должны превратить поздний, агонизирующий капитализм в электронно-медицинский лагерь: «Великий эксперимент Троцкого переходит в новую, глобальную фазу, без прежних лживых догм» (В. Галактионова). Посткапиталистический социальный рай для 10% планируется обеспечить социальным адом для 90% остальных, для мировой обслуги.

Сумеют ли ультраглобалисты навязать миру НМП? Сомневаюсь. Мир слишком сложен, чтобы управлять им из одного центра, а История — слишком сложный и коварный процесс с массой непредсказуемых последствий, возникающих сразу же после того, как только сделан первый шаг в реализации проекта. Мир анклавов эксизма ограничен, за его пределами — бушующий мир «новых варваров», мигрантов и вообще людей, выброшенных верхушками на обочину Истории. Сможет ли НМП, если он будет создан, сдержать их? А что, если произойдёт геоклиматическая катастрофа — настоящая, а не фейковая, которой пугают население ультраглобалисты? А что, если искусственный интеллект сломается? Или подрывные силы, контрэлита внутри самого НМП, решат поменять ситуацию? Не надо забывать историю Римской империи, средневековых городов-олигархий и арабских халифатов — Время имеет привычку свёртываться «листом Мёбиуса». Будем надеяться, что он совьётся в петлю на шее тех, кто планирует превратить человечество в скот, в мясо для жарки на сковороде Истории, в терпил, биороботов, т.е. в социальный ад. Значит именно туда дорога этим планировщикам. Будем гуманистами: поможем им, чем можем, попасть туда, как в «Коньке-Горбунке»: «Бух в котёл — и там сварился!»

 

Фурсов Андрей Ильич (р. 1951) – известный русский историк, обществовед, публицист. В Институте динамического консерватизма руководит Центром методологии и информации. Директор Центра русских исследований Института фундаментальных и прикладных исследований Московского гуманитарного университета. Академик Международной академии наук (Инсбрук, Австрия). Постоянный член Изборского клуба.

 

Изборский клуб 2021

Оставить комментарий

Убедитесь, что вы вводите (*) необходимую информацию, где нужно
HTML-коды запрещены

Все фотографии, изображения, тексты, личная информация, видеофайлы и / или иные материалы, представленные на электронном вестнике "Жизнь Отечеству", являются исключительной собственностью владельца домена usprus.ru (за исключением материалов переопубликованных из иных источников, с правом публикации, либо авторские тексты, иной материал, переданные для публикации авторами).
Авторские права и другие права интеллектуальной собственности на все материалы, содержащиеся на электронном вестнике "Жизнь Отечеству", принадлежат собственнику домена usprus.ru, либо авторам публикаций, переданные для публикации на электронном вестнике "Жизнь Отечеству".
Использование вышеуказанных материалов без разрешения главного редактора электронного вестника "Жизнь Отечеству" является незаконным согласно ГКРФ.