Часть первая. Арианство и ересь жидовствующих
Автор – Владимир Можегов
- «Убеждённый еврей»
Европа – это либертринаж, права человека, и дух иудаизма, заявляет в своей книге «Дух иудаизма» (2016) известный еврейско-французский интеллектуал Бернар-Анри Леви. Название книги, очевидно отсылающее к «Духу христианства» Шатобриана, вполне раскрывает суть ведущего тезиса книги: Европа должна заменить (точнее – уже заменила) ценности христианства ценностями иудаизма.
Позицию Б.А. Леви вполне разделял другой известный еврейский философ, крестный отец неоконов Лео Штраус, говоривший, что основой новой Европы должен стать иудаизм, потому что христианство всегда и неизбежно ведёт к фашизму.
При этом, и Штраус и Леви подчёркивают, что «дух иудаизма» есть именно особый дух, который может быть вполне безбожным и даже антирелигиозным (как у неомарксистов): «Ни один еврей <…> не обязан “верить в Б‑га”», замечает Леви.
Лео Штраус в свою очередь, утверждал, что элитарная группа, обладающая властью, и не должна ни во что верить, но лишь использовать религию для управления массами. А также обязана лгать массам (концепция «благородной лжи») ради достижения своих высших целей.
Птенцы гнезда Лео Штрауса безраздельно правили Америкой во время президентства Буша-младшего. Так что американцы имели отличную возможность оценить воплощение идеалов людей вроде Леви и Штрауса (первого преследует слава философа-террориста, второй получил у левых кличку «еврейского Гитлера»), особенно в виду событий вокруг 911 и Иракской войны.
С Леви и Штраусом вполне бы согласились и философы Франкфуртской школы неомарксизма, подготовившие молодёжную сексуальную революцию шестидесятых: Марузе, Адорно, Фромм, Хоркхаймер...
А также их учитель Зигмунд Фрейд, который любил называть себя новым Ганнибалом, а своими личными врагами – Римскую империю и Католическую церковь. При этом Фрейд также был человеком вполне светским, считая, что религиозный иудаизм своё отжил, сохраняя при этом приверженность иудейству как особому «духу» особой цивилизации.
Ту же приверженность «духу иудаизма» можно было видеть и у Бронштейна-Троцкого, ещё одного крестного отца неоконов. Который любил играть с бароном Ротшильдом в шахматы в Вене (См. Джозеф Недава, «Троцкий и евреи» // Nedava J. Trotsky and the Jews. Philadelphia: Jewish Publication Society, 1971), а затем, у родственника Ротшильда, банкира Якоба Шиффа, ссуживал деньги на революцию в России.
Как нам назвать это трогательное единство революционера и банкира? Еврейское братство? Леви называет это необходимостью «вжиться в имя иудаизма», а автор «Лехаима» называет позицию Леви «убеждённый еврей».
Интересно, что при этом Леви с жаром отрицает за евреями какое-либо «чувство превосходства», точнее – не считает его легитимным, настаивая лишь на еврейской миссии нести «просвещение народам» (самого себя он видит таким вот пророком Ионой, посланным проповедовать в Ниневию). За что кстати подвергается справедливой критике более ортодоксального автора «Лехаима».
Само же еврейство выступает у Леви как особая семейно-идеологическая общность, скорее даже как особая цивилизация. Так, Леви доказывает центральное значение евреев для французской культуры и истории… Французская революция, пишет он, стала возможной благодаря «сынам Иерусалима»… Оpus magnum Марселя Пруста «В поисках утраченного времени» это «Мишна квартала Фобур Сен‑Жермен»… Ну и так далее.
В общем, Европа построена евреями. Или, точнее, стала еврейской в течение сотен лет всё увеличивающегося еврейского влияния.
С последним нельзя не согласится. Маркс, Фрейд, Бронштейн-Троцкий, Лукач, Адорно, Маркузе, Хоркхаймер, Штраус, Леви, а также группы, которыми все эти еврейские философы руководили (маленькие рабби своих маленьких, но влиятельных синагог) – это и есть путь иудаизации христианского мира, который прошла Европа только за прошедший ХХ век…
И лишь потому, что она прошла этот путь, определение, которое даёт Бернар-Анри Леви Европе, легко сходит ему с рук. А ведь ещё каких-нибудь сто лет назад определить понятие Европа было очень просто! Достаточно было назвать вот такой вот к примеру ряд: Гомер, Платон, Александр, Вергилий, Август, Константин, Юстиниан, Данте, Шекспир, Гете, Пушкин. И это было бы необходимо и достаточно.
Итак, что же должно было произойти, чтобы от этого старого (и увы уже почти невозможного понятия Европы) мы пришли к новому? Вот об этом и поговорим.
- «Жидовствующие» как пред-Реформация
Ещё гроза Реформации 1517 года не прогрохотала над Европой, ещё экспедиция Колумба не открыла врата Нового времени, а Московское царство, опутанное дворцовым заговором «жидовствующих», оказалось на краю гибели…
В 1470 году, незадолго до ожидаемого московитами конца света (а, согласно византийскому летоисчислению, в 1492г. должен был наступить 7000-й год от сотворения мира, как ожидалось, год Второго Пришествия и кончины мира), в Новгород, в окружении луцкого князя Михаила Олельковича, прибыл из Киева учёный жидовин Схария…
На фоне панических ожиданий успокоительные доводы Схарии (а согласно иудейскому летоисчислению, на дворе шло лишь шестое тысячелетие, сами же иудеи ждали в то же самое время открытия «мессианского века») возымела действие. Схарии удалось склонить в ересь высшее новгородское священство. Дело пошло, и скоро из Литвы, на помощь Схарии (как дозналось позднее следствие) «прибыли ещё два жида: Иосиф Шмойло-Скаровей и Моисей Хануш».
Распространению ереси более всего способствовали не только эсхатологические страхи, но и чудовищное невежество московитов. Даже клирики (тогдашняя интеллигенция) едва умея читать и писать, оказывались не способны ответить на элементарные догматические вопросы, путаясь даже в числе евангелистов (пишет тогдашний митрополит Макарий).
К 1487г. ересь приняла катастрофические формы, а поругание икон, глумление над святыми и иконоборчество в целом в Новгороде (со стороны клириков прежде всего) достигло масштабов бедствия. Хуже того, интеллигентское диссидентство перекинулось на Москву, заразив Великокняжеский двор, приняв таким образом характер прямого государственного заговора.
Центром заговора в Москве стал думный дьяк (фактически министр иностранных дел) Фёдор Курицын, приближенный Ивана III. В 1490-м партия Курицына провела в митрополиты московские своего человека: совращенного в ересь игумена Симонова монастыря Зосиму. Дело приняло крайне опасный оборот. Лишь в феврале 1488 года последовала реакция: новгородские власти, наконец, забеспокоились, и скоро, звено за звеном, вся цепочка, с Божьей помощью, стала вылезать наружу.
Однако, высота, которую достигла ересь, заставила слишком многих прикусить язык. И если бы не влиятельный игумен подмосковного монастыря Иосиф Волоцкий, обладавший большой политической силой при дворе и вставший во главе реакции, дело скорей всего застопорилось бы на изобличении новгородцев, а партия жидовствующих, в конце концов, воцарилась бы в Кремле. Ведь ереси покровительствовал сам царь Иван III.
Что было бы тогда с Русью, можно себе представить.
О митрополите московском Зосиме, первом тогдашнем церковном лице, Иосиф Волоцкий пишет как о «злобесным волке», который, склоняя одних к жидовству, а других к содомии, хулил Христа и Пречистую Матерь, говоря: «А что то царство небесное, а что то второе пришествие, а что то воскресение мертвых? А ничего того несть – умер кто, то и умер, по та места и был!».
Того же мнения придерживается профессор Иерусалимского университета гебраистики Моше Таубе: целью Схарии было обратить русских в иудаизм из мистических побуждений, «тщательно скрытых от их ничего не подозревающей аудитории».
Лишь на соборе 1503 года ересь была окончательно осуждена. Несколько заговорщиков были даже казнены. Но в целом «жидовствующие» понесли довольно мягкое наказание (отлучение и ссылка). Что и неудивительно, принимая в расчёт вовлечённость в ересь первых лиц государства. Многих важных персон заговора меч правосудия миновал вовсе. Так, казнен был брат Курицына Иван Волк, сам же Курицын избежал казни, а его сын Афанасий продолжал занимать видное положение при Василии III.
Таким образом, бомбу, заложенную под Московское царство, св. Иосифу удалось обезвредить. Но только на время. «Грибница» и споры остались глубоко под землей ждать своего времени. В следующий раз бомба громыхнет уже в 1917-м.
Однако, и сама «ересь жидовствующих» была далеко не первым такого рода подкопом под христианскую цивилизацию.
- Арианство как первое Унитарианство
Арианство – ересь, чуть не погубившую молодую христианскую церковь в IV-V вв., вполне можно назвать первой «ересью жидовствующих». Это учение в общих чертах повторяет то, что проповедовал жидовин Схария в Новогороде, или же то, что исповедовали лондонские унитарии в Лондоне XVII-XVIII вв., формируя «научную картину мира», и, соответственно, масонское мировоззрение.
Мировоззрение самого Ария сложилось в предельно иудаизированной среде Александрии. Его учение было прямой рационализацией христианства, путём сведения его субординационизму, т.е. иерархическим отношениям Троицы: Отец есть истинный Бог, Сын же не единосущен Ему, но является лишь высшим Его творением. Иудейская Энциклопедия Брокгауза и Эфрона справедливо находит «точки соприкосновения между учением Ария и иудаизмом».
Арианские и пост-арианские споры (несторианство, монофизиство) веками лихорадили Восточную и Западную части Римской империи, и в конце концов, привели к Великому расколу Церкви (формальной причиной которого стала «арианская» вставка «Филиокве» в римский Символ веры), и погубили Византию (монофизитство стало знаменем национальной борьбы восточных провинций против Империи, в итоге же эти провинции: Сирия, Египет просто исламизировались).
Ренан в книге «Марк Аврелий» горько сожалеет о том, что на заре новой эры потерпело поражение «essais de christianisme unitaire» (движение христианских унитариев), которое едва ли отличалось от «judai’sme rationel» (иудейского рационализма).
Якоб Буркхардт (1818-1897) справедливо замечает по тому же поводу: если бы германское арианство утвердилось, то евреи уже в течение двух или трёх веков стали бы хозяевами всей собственности и тогда заставили бы германское и романское население работать на себя. То есть, в последнем случае христианского Средневековья не было бы вовсе… Таким образом, заключает Буркхардт «остаётся выбор: или всеобщее господство евреев, начиная с VII и VIII вв., или то средневековье, каким мы его знаем».
С тем что арианство есть, по сути, версия иудаизма, согласен и историк Церкви А. Карташов (1875-1960): «Диалектически арианство вело к антитроичности Бога, это был стерильный монотеизм, подобный иудаизму».
Только чудом можно объяснить тот факт, что на первом церковном соборе в Никее (325г.) был принят, не смотря на сопротивление ариан, православный Символ веры. Причём, настоявший на том император Константин и сам вскоре был соблазнен в арианство, приняв перед смертью крещение от арианского епископа.
Только чудом можно назвать то, что после Миланского собора 355 года, закончившегося победой ариан, и победного шествия арианства по христианскому миру, последнему удалось уцелеть. (В 356 году указом императора Констанция низложен Афанасий Великий – последний защитник православия).
В 361 к власти в Империи приходит Юлиан Отступник, откровенно заявивший о себе как о друге евреев. К этому времени ариане уже уверенно доминируют во всей Церкви. Так что с православным учением, казалось, покончено навсегда. Тем не менее именно в эту эпоху (то есть, непосредственной экзистенциальной угрозы гибели) Церковь начинает воскресать. Как будто в свободе от государственной узды она обретает второе дыхание. Напротив, арианство начинает гаснуть.
С победой Григория Нисского и императора Феодосия I на Константинопольском соборе 381 года, арианство окончательно осуждается. Однако, ещё в V веке, германские варвары, принимая крещение от арианских епископов, крушили христианский Рим под арианскими знаменами, и при полной поддержке иудеев.
Еврейская Энциклопедия описывает «распространение среди германских племён арианства» как, скорее «еврейского движения». Действительно, приняв арианство и широко распространившись по территории Европы, остготы, вестготы, вандалы, франки, лангобарды включили в свой ареал немало еврейских диаспор, быстро найдя с ними общий язык против общего врага – никонианской церкви.
«Германская форма арианства, значительно и существенно разнящаяся от формы египетско-сирийской, носит скорее иудейский, чем языческий характер», – одобрительно замечает ЕЭ, называя «положение евреев под владычеством вестготов в Испании и Франции» счастливым, в отличие от того, каковое оно приняло после принятия вестготами католичества. И далее: «Вестготские правители даже предпочитали евреев католикам… Браки между арианами и евреями не были редкостью… По-видимому, евреи имели даже некоторую юрисдикцию над католиками».
Тоже было и в Италии под властью остготов. Иными словами, положение евреев в странах ариан было гораздо лучше, нежели положение католиков. Как это впоследствии установится и в исламских странах.
В то же время германские сановники-ариане брали себе жен-иудеек, роднясь с иудеями, которые, согласно своей традиционной стратегии, не только снабжали их деньгами, но и определяли внешнюю политику варваров. Этой же политикой была, прежде всего, тотальная война против Рима и христиан-никейцев. Так, ЕЭ не упускает случая заметить, что вождь германцев «Теодорих решил… совершенно искоренить католицизм в Италии при помощи меча… на основании совета одного еврея».
И точно так же, как в последствии и в столкновениях христиан с исламом, евреи неизменно вставали на сторону ариан. Так было и в Равенне, и в галлийском Арле (508 г.), где евреи выступили на стороне вестготов Хлодвика против католиков-франков; и во время обороны Неаполя в 537 г. когда «евреи стали на сторону своих покровителей, остготов» (ЕЭ), защищая город от войск императора Велисария.
О вожде вандалов Гензерихе Лев Гумилёв замечает, что тот разгромил Рим, «чтобы отомстить за разгром Карфагена». Очевидно, что «отмстить Риму» за гибель семитского Карфагена, не мог посоветовать Гензериху никто, кроме иудеев.
Впоследствии, во время исламского нашествия, в готской Испании крайне многочисленные там евреи отомстили католикам, сговорившись с готовыми к вторжению арабами. То же самое происходило и в Восточных провинциях Византии, где иудеи в сговоре с монофизитами, сдавали восточные города мусульманам. Так, в конечном счёте, погиб и сам Константинополь, ворота в который перед войсками Мехмеда в 1380 г., были открыты в еврейском квартале города.
За свой «подвиг» евреи обрели благосклонность Мехмеда и получили большие преференции, весьма упрочив своё положение в Константинополе. В следующую эпоху Константинополь станет мировым центром еврейства. Что, впрочем, нисколько не будет мешать евреям злоумышлять теперь уже против султанов.
Часть 2. Унитаризм: «мы закладываем порох под старое здание»
1.
С закрытием истории Восточного Рима история унитаризма не кончается. Наоборот, она получает второе рождение в эпоху, которую позднее так и назовут «возрождение»: то есть, возрождение язычества, гнозиса и унитаризма, побежденных, но не искорененных христианством.
В 1516 году публикация «исправленного текста» Нового Завета Эразмом Роттердамским вызывает острую дискуссию текстологов и богословов и новый всплеск тринитарных споров. Но по-настоящему мощный толчок унитаризму даст революция Лютера. Наибольшее распространение среди лютеан антитринитаризм получит в среде анабаптистов – самой иудействующей из лютеранских сект. Свой унитаристский поход анабаптисты завершат, захватив немецкий город Мюнстер, и установив там апокалиптическую диктатуру, которую вполне можно назвать прямой репетицией царства Антихриста и его исторической «иконой» на все времена:
Лидер анабапатистов (перекрещенцев) Иоанн Лейденский, захватив в 1533 г. г. Мюнстер, объявил себя Мессией и царём Сиона, провозгласил пришествие Царства Божия, переименовал город в Новый Иерусалим, вырезал всех горожан, несогласных принять «новое крещение», ввёл обобществление имущества, переименовал улицы и дни недели, отменил деньги, сжёг все книги (исключая любимый им Ветхий Завет), наконец, ввёл многожёнство и обобществление женщин.
Идея равенства в этом апокалипсическом Новом Иерусалиме получила следующее выражение: приказав снести всё экспроприированное имущество горожан в царский дворец, новый Мессия облёк себя и семнадцать своих цариц в золото и драгоценные камни.
Из прочих нововведений владыки Сиона отмечают практику еженедельных явлений перед народом, обставленную «с роскошью восточных деспотий», и характерную человеческую «слабость» владыки – его пристрастие собственноручно рубить головы еретикам и недовольным.
С ужасом глядя на эту репетицию будущих «великих демократических революций», Лютер заметил: «Нет столь малой искры, которой не мог бы Диавол при попущении Божьем раздуть во всемирный пожар».
Впрочем, сами анабаптисты извлекут из мюнстерского апокалипсиса добрый урок, обратившись со временем в одну из самых безобидных (баптизм) протестантских сект. Так же отметим, что протестантизм в целом не переступит черты, и не дойдет до отрицания Троицы.
Хотя на католическом Тридентском соборе (XVI в.) знаменитый богослов Сантотис будет убедительно отстаивать тезис, что протестантство является не чем иным, как возвратом к иудаизму, а в среде простых католиков в те же годы сложится меткая поговорка: «Лютер – полужид, Кальвин – полный жид», бескомпромиссный антритринитаризм даже Кальвину покажется чрезмерным. Знаменитый теолог и медик Сервет будет сожжен Кальвином в Женеве в 1553 году именно за отрицание Троицы.
Но уже к началу Французской революции унитаризм пышным цветом расцветет в Англии. Здешние антитринитарии составят самую радикальную революционно-масонскую секту Лондона.
Здесь, в нескольких милях от города расцветет один из самых радикальных революционных центров того времени – Унитаристская церковь Лондона, которую возглавит валлиец Ричард Прайс (1723-1791). Позже к нему присоединится Джозеф Пристли. Эта парочка отъявленных радикалов развернёт лихорадочную деятельность, обратив свою «церковь» в настоящий штаб подготовки и поддержки американской и французской революций.
Завсегдатаями и посетителями штаба станут самые радикальные деятели эпохи: философы Дэвид Юм и Адам Смит, писатель Эндрю Киппис, американские революционеры Томас Джефферсон, Томас Пейн, Джон Адамс (будущий второй президент Соединённых Штатов), первая феминистка Мэри Уолстонкрафт (автор работы «Защита прав женщины», 1792), и, конечно, сам Бен Франклин – неформальный лидер и двигатель американской революции.
Бывали здесь и бойкий автор, масон и создатель британской разведки Даниэль Дэфо, поэт и банкир Сэмюэл Роджерс, священник и математик Томас Байес (автор теоремы Байеса), и даже такие ведущие британские политики, как лорд Литлтон, граф Шелбурн, граф Стэнхоуп («гражданин Стэнхоуп»), и премьер-министр Уильям Питт…
Что, вообще, такое Унитаризм в Англии XVIII века? Прежде всего, это контркультура, как она есть: прямое диссидентство, находящееся полностью вне закона, однако, в силу обстоятельств (и мощи подземных токов под ним) терпимое властью (так будет и во время французской, и, позднее, во время русской революций).
Современный британский автор так пишет об этом явлении: «Унитаризм или Рациональное инакомыслие (Рациональное несогласие) – это интеллектуальная аристократия в рядах инакомыслящих… один из корней современной английской культуры… Её тремя образцами и героями (для поколения конца XVIII века) были Мильтон, Локк и Ньютон. Каждый из них сомневался в божественности Христа, и из этой пуританской или пресвитерианской, по сути, принадлежавшей к среднему классу, культуры инакомыслия рождались инновации в науке, экономике, политической теории, издательском деле и образовании».
Инновации – это замечательное слово. Самую суть этих инноваций в разгар Французской революции блестяще выразит Джозеф Пристли, один из координаторов Унитаристской церкви Лондона: «Мы как бы закладываем порох, зерно за зерном, под старое здание заблуждений и суеверий, которое одна-единственная искра когда-нибудь сможет воспламенить, чтобы произвести мгновенный взрыв; в результате чего это здание, возведение которого было делом веков, будет опрокинуто в мгновение ока, причём настолько эффективно, что тот же фундамент уже никогда не сможет быть возведен снова». Вполне исчерпывающе, не так ли?
Именно после этих слов Джозеф Пристли, этот большой гуманист, отец английского диссидентства, интеллигенции и науки, получит кличку «пороховой Джо».
2.
Итак, кто же такие унитарии? Прежде всего, это люди (от лат. unitas – единство), отрицающие Троицу и божественность Иисуса Христа. Унитаризм – это, иными словами, возвращение, на последнем выдохе Реформации, арианства, древней, точнее, первой могучей восточной ереси. Унитаризм – это крайняя точка развития (что бы не сказать – разложения) пуританизма. Точка, или, точнее, граница, за которой начинается голый атеизм, пустая вселенная, оставленная Богом.
В современных унитаристских церквях (есть и такие причудливые птицы на постмодернистском небосклоне современности) атеизм занимает своё почётное место наряду с иными «формами веры». В эпоху же, рассматриваемую нами, унитариями были все самые новые, самые просвещённые и самые продвинутые: элита диссидентствующей британской интеллигенции.
Ну, и, конечно, все унитарии были революционерами. Далеко не только духовными. Как, впрочем, и участники крестьянских войн, и анабаптисты, и гугеноты, и пуританские «пилигримы», основатели Америки, как мы её знаем. Все они исповедовали идеи изменения существующего миропорядка путём вооружённого восстания или иных форм борьбы. Тем большими революционерами были унитарии-интеллектуалы.
И, конечно, унитарии были большими друзьями иудеев. Унитаризм, по сути, смыкается с иудаизмом. Унитарии верят в одного (во всяком случае – очень похожего) с иудеями Бога. И если пуританизм был, по слову Вернера Зомбарта, странным ростком иудаизма, выросшим на христианской почве, то унитаризм стал его зрелым плодом; ну, или, готовым распуститься тысячью лепестков цветком этого ростка.
Современная наука (практически все значимые члены унитаристской церкви были одновременно и членами Королевского научного общества), современное масонство (практически все они были масонами), современная философия, экономика, политическая теория, образование – все они берут начало в унитаризме.
Можно сказать, что члены этого интеллигентского кружка создали современный мир. Или, что этот кружок стал матрицей современного мира. Не случайно, одна из книг, посвящённая Зелёной унитаристской церкви Ньюингтона носит название «Деревня, которая изменила мир».
3.
Но почему же именно этой «деревне» суждено было изменить мир? Выстроить его по своим лекалам? Потому ли, что эта кучка оторванных радикалов была умнее, гениальнее прочих? Едва ли. В то же самое время, здесь же, в Лондоне, жили и творили ничуть не менее (скорее, гораздо более) глубокие философы, писатели, учёные и поэты. Достаточно вспомнить тех же «Кембриджских платоников» – людей гораздо более учёных, но при и том гораздо более консервативных, вменяемых и здоровых.
Можно вспомнить и Вордсворта, Кольриджа, Саути, оставшихся монархистами среди свистопляски революционного распада и хаоса. Почему же именно эта компания конченных радикалов оказалась в фаворе? Хороший вопрос. И при том, не столь уж и сложный. Почему в нашем мире неизменно побеждают банды Маркса, Ленина, Троцкого, Фрейда, Франкфуртской школы? (Попробуйте почитать сегодня беспомощные тексты Маркузе и спросите себя: как они могли взорвать мозг целому поколению шестидесятых?) Пронырливее прочих эти люди оказываются не потому, конечно, что умнее и гениальнее, а потому, что перед ними слишком жирно намазано: потому оно и катиться, как по маслу, потому так стремительно и неудержимо летит. Именно поэтому. По этому самому жиру.
Итак, унитарии верили в одного с иудеями Бога и особенно почитали работы раби Маймонида – центрального авторитета талмудического иудаизма. Унитарии, вообще, ставили талмудические тексты выше христианских: ведь последние были лишены «тринитарной ереси».
Иными словами, унитарии и иудеи были практически одним целым. Что подчеркивал и молитвенный дом диссинтеров, расположенный в старом еврейском гетто, – своего рода интеллигентская синагога для учёных иудеев и близких им унитариев, в которой Прайс справлял религиозные службы и читал свои революционные воззвания.
Не удивительно и то, что унитарии (во всяком случае, не самые откровенные атеисты среди них) были хилиастами, то есть, подобно иудеям, верили в грядущее тысячелетнее мессианское царство. Причём, сами Прайс и Пристли исповедовали скорое пришествие мессии вполне в иудейском духе. И Французскую революцию 1789 года они восприняли как исполнение пророчеств о скором приходе мессии: опять же, в духе более Маймонида, нежели св. Иоанна Богослова.
В этой же самой унитаристской синагоге рождалась и философия Нового времени. Здесь творили Юм – создатель системы философского эмпиризма, скептицизма и натурализма, и Адам Смит – отец современной политэкономии.
Сам Прайс (член Королевского научного общества с 1765 г.) был радикальнее прочих, отвергая представления о первородном грехе, и философствуя в духе Руссо о совершенстве человеческой природы. Ну и конечно Джозеф «пороховой Джо» Пристли, основоположник английского утилитаризма, которого можно назвать пчелиной маткой американской революции.
В 1794 году Пристли бежит из Англии, где его обвиняют в государственной измене, через океан, по пути пуритан-пилигримов. Из основанной им в Америке Унитаристской церкви выйдут несколько президентов США: Томас Джефферсон, Джон Куинси Адамс, Миллард Филлмор, Уильям Говард Тафт, поэт Генри Уодсворт Лонгфелло, философ Ральф Уолдо Эмерсон, аболиционист Генри Торо и многие-многие другие благодетели человечества.
4.
Один из самых известных эпизодов деятельности английских унитаристов связан с проповедью Прайса «О любви к нашей стране», написанной им по случаю 101-й годовщины «славной революции» в Англии (когда пуритане, банкиры и знатные иудеи привезли из Амстердама и посадили на английский престол принца Вильгельма Оранского, полностью от них зависимого), и прославляющей Французскую революцию.
Произнесённая 4 ноября 1789 г. в молельном доме диссентеров в Старом еврейском гетто, проповедь Прайса была тут же отпечатана «Обществом революции» графа Стэнхоупа (вместе с «поздравительным адресом» Национальному собранию Франции по случаю взятия Бастилии и его ответным посланием), и, попав в руки консервативного парламентария Эдмунда Бёрка, стала поводом для его знаменитых «Размышлений о французской революции» (англ. Reflections on the Revolution in France, 1790), в которой господа и товарищи Прайса были буквально размазаны по поверхности бумаги.
Это страстное, едкое и язвительное сочинение являет столько блестящего ума, огня, таланта, и, в то же время, сдержанности и здравого смысла, что его хватило бы для осушения целых водопадов демагогических излияний Прайса и его друзей-диссинтеров. Мы же приведём лишь несколько примеров (сочинение Бёрка переведено на русский и его не трудно найти в сети).
По поводу графа Стэнхоупа (философа, изобретателя счётной машины), который очень любил революцию, но пренебрегал своими детьми настолько, что лишил их наследства, Бёрк едко замечает: «Медведица любит своих детенышей, облизывает их и заботится о них – но ведь медведица не принадлежит к числу философов».
По поводу натурофилософов «Королевского общества» и компании Прайса-Пристли Бёрк говорит: «для радикалов, поддерживающих науку в Британии, человек значит не больше, чем их экспериментальная мышь под воздушным колоколом».
Наконец, удивительная прозорливость Бёрка по поводу скорого и безнадежного будущего Франции (и не только её): «…но нынешняя ваша смута, точно паралич, поразила самый исток жизни. Каждый человек в вашей стране в час, когда надлежит действовать по побуждению чести, унижен и опозорен; он не может почувствовать в себе трепета жизни кроме как в униженном и затравленном чувстве возмущения. Но нынешнее поколение скоро уйдёт со сцены. Следующее же поколение дворянства будет подобно мошенникам и шутам, менялам, ростовщикам и евреям, кои всегда будут их сотоварищами, а иногда и господами».
Об иудеях (не уставая подчеркивать, что революционная проповедь Прайса произнесена именно в Старом еврейском квартале, остававшемся таковым даже после изгнания евреев из страны, весьма, впрочем, формального, королем Эдуардом) Бёрк высказывается особенно едко:
«У нас в Лондоне есть весьма почтенные лица, принадлежащие к еврейской нации, коих мы оставим, однако есть и другие их соплеменники, совсем иного свойства: разрушители домов, скупщики краденого добра, изготовители фальшивых бумажных денег, коих так много, что мы не можем их просто повесить» (Письмо члену Национального собрания). В этих «кои всегда будут их сотоварищами, а иногда и господами» и «коих так много, что невозможно их просто повесить» сквозит метафизическая обреченность человека, вдруг осознавшего, что с этой демонической силой (суммой золота, организации, упорства, наглости и мощи) справится практически невозможно…
Часть третья. «Каскад гностических революций»
1.
Глубокий, но, к сожалению, практически неизвестный у нас австрийский философ Эрик Фогелен, многие десятилетия потративший на изучение революционных процессов Нового времени, всю нашу эпоху назвал «каскадом гностических революций» – то есть, единым процессом, имеющим один духовный вектор. Справедливо. Однако, что же такое гнозис? Откуда взялось это явление и откуда черпает оно такую силу?
Говоря совсем коротко, гнозис есть синтез иудаизма и платонизма. Но разве само христианство не есть такой синтез? Да. Но христианство – синтез доброкачественный, а гнозис – злокачественный. Сумма еврейского и греческого мифа, восточной и европейской учёности может давать на выходе разные результаты.
Главная интуиция гнозиса: спасение достигается не верой, а знанием. Знанием, конечно, тайным, сокрытым, магическим.
В самом общем виде, гнозис и представляет собой попытку найти в послании христианского Откровения такой тайный скрытый смысл и обрести спасение через него.
Гностик открывает Книгу Бытия и ищет подтверждения своей ведущей интуиции. И где же он её встречает? Конечно – у древа познания Добра и Зла. Неизбежно делая роковой вывод: Адам и Ева хотели приобщится спасительному знанию, но Бог запретил им это. Следовательно, это и не Бог вовсе, а низший Демиург. Следовательно, и само творение Демиурга есть Зло. А агентом Добра (и высшего Бога) в таком случае является Змёй, который хотел вывести Адама и Еву из тюрьмы Демиурга.
Самые общие положения гнозиса: Материя – Зло, Мир – ошибка, Творец Мира – низший Бог-неудачник, спастись – значит вырваться из тюрьмы Материи, а спастись может лишь тот, кто способен расшифровать её враждебный код. Отсюда и представление о человеке как смешении материи и частиц божественного света, и деление людей на высших духовных «пневматиков», душевных «психиков» и низших материальных «соматиков», и представление о спасении как восстановлении изначального порядка вещей (апокатастасис).
Именно в последнем главное отличие гнозиса от христианства. Гнозис стремится вернутся некогда бывшее изначальное, идеальное – золотой век или первичный Эон, вынырнув из плена злой Материи. Христианство не возвращается назад, оно зовёт преображению Природы и Мира, идёт к ещё не бывалому Эону нового творения: «Христианство – не доктрина возврата, как гностицизм или неоплатонизм, но доктрина творения» (Клод Тремонтан).
Об источниках гнозиса и причинах его появления много спорят до сих пор. Это, с одной стороны, поздняя эллинская философия (стоической, кинической, эпикурейской школ), мистериальные культы (память об элевсинских мистериях), и иудаистическое сектанство.
Кстати, совершенно прото-гностическую картину являет и религия Ханаана: система, в которой Бог Ваал свергает Бога-творца Эла вполне гностична по духу. Так же точно и гнозис переворачивает библейский миф, называя библейского Бога злым или неудачливым Демиургом.
Таким образом, гнозис может иметь как иудейское, так и иудейско-сектантское, так и анти-иудейско-христианское (отвержение Ветхого Завета и злого Ветхозаветного Бога), так и прежде всего, платоническое происхождение.
Очевидна анти-библейская направленность многих гностических сект. Но, так же, и – присутствие каббалистической образности. Каббала – тоже ведь гнозис. Только чистый, с точки зрения иудаизма.
Одним словом, о взаимном влиянии гнозиса, каббалы, иудаизма и церковного христианства спорить можно долго. Но учитывая распространение гностических сект преимущественно в Александрии и Антиохии, население которых было иудаизировано почти на 2/3, можно утверждать, что без иудейской инспирации и щедрой поддержки не обошлось.
В конце концов, бог гностиков – это бог всё тех же учёных унитариев (Ньютон, Декарт, Франклин), и всё тот же масонский бог. Выводы гностиков: жизнь случайна, мир – зло, его можно пытать и взрывать, а спасение из него доступно лишь избранным «пневматикам» – это выводы и всех революционеров (анархистов) Нового времени, и всей современной науки, порождённой унитаристской (гностической) сектой.
Философия Гегеля и Маркса также имеет гностические корни. Как, впрочем, и вся современная наука, растущая из идей Возрождения и естествознания Баруха Спинозы.
Когда конспирологи начинают обвинять элиты современного Запада в сатанизме, участии в тёмных ритуалах и оргиях, то речь как правило идёт именно о гностическом сознании. Оргизм входит в практику не только фанатов Алистера Кроули, среди которых особенно много рок-звёзд и голливудских актёров, но и самых элитарных гностических сект прошлого.
В своём замечательном эссе «Оправдание лже-Василида» Хорхе Луис Борхес замечает: «В первые века нашей эры гностики полемизируют с христианами. Затем их уничтожают; однако мы вполне можем вообразить предположительный триумф. Тогда победа Александрии, а не Рима, безумные и нечистоплотные истории… покажутся логичными, возвышенными и привычными. Сентенции – вроде «жизнь есть болезнь духа» Новалиса или вроде отчаянной «настоящей жизни нет, мы живём не в том мире» Рембо – будут пламенеть в канонических книгах. Представления вроде отталкивающей идеи Рихтера о звёздном происхождении жизни и её случайного попадания на нашу планету встретят безоговорочное принятие жалких лабораторий».
Но ведь так именно и случилось, пусть не в IV веке (когда победил Рим), но в XV, когда древний змей вновь поднял голову, а новое возрождение гнозиса (под именем герметизма) так и было названо: эпохой Возрождения…
2.
Но всё же не гнозис, а церковный Раскол стал самой сокрушительной катастрофой средневекового Христианского мира. Именно Раскол открыл Церковь внешним разрушительным силам, когда Рим и Константинополь, бывшие некогда двумя половинками единого христианского мира, остались один на один с душившим их страстями и ересями. Также Раскол привёл к ослаблению богословской мысли на Западе, окостенению её на Востоке, и, как следствие, рождению гуманизм. Слишком живые умы византийских гуманистов (которым станет тесно в жестких догматах) ринутся сперва в платонизм, а затем и прямое язычество.
В кулуарах Флорентийского собора западные кардиналы будут с изумлением слушать красноречивые откровения византийского гуманиста Плифона, живописующего перед ними утопические образы будущего с городами, полными языческих богов.
После падения Константинополя (1453) византийские гуманисты бегут в Рим, принося с собой и свои библиотеки, и свои ереси. Запад был уже совершенно готов к их принятию. Для изучения Платона и Герметического корпуса (то есть, того самого «старого доброго» гнозиса) передовые умы Запада создают «Платоновские академии». Но не Платон, а именно Герметизм становится основой ренессансной ереси.
Учение мифического мудреца Гермеса Трисмегиста (Герметизм) представляет собой послание о Божественном откровении, некогда, в глубокой древности дарованном людям, а затем утерянном. (Подобным учением, если судить по циклу о Граале, особенно в изложении фон Эшенбаха, были, по-видимому, вдохновлены и тамплиеры).
Впрочем, уже в 1614 году швейцарский филолог Исаак де Казобон доказал, что «герметический корпус» – подделка времени создания Вавилонского талмуда, сооружённая из неопифагорейских и неоплатонических источников, с примесью христианских идей. Однако, «было уже поздно»: «Триждывеличайший» стал непререкаемым авторитетом в качестве «древнейшего философа и мага».
Таким образом, то, с чем боролось Христианство в начале своего пути, через тысячу лет вновь во всеоружии встало перед ним. Но само Христианство было уже далеко не тем рыцарем духа, каким было оно тысячу лет назад. Отяжелённое хитроумной мудростью фарисейских предрассуждений, оно пыталось за деньги купить единство, которого не было в духе: так была предрешена и судьба Флорентийской Унии, и судьба Константинополя, и судьба всего Христианского мира.
3.
Отсюда же, из платоновских академий, начинает распространятся по христианскому миру учение каббалы. Первым его проводником становится Пико делла Мирандола (1463-1494), юный член Флорентийской Академии Козимо Медичи, ученик неоплатоника Марсилио Фичино (1433-1499).
Пико был настоящим человеком нового века: весьма способным, начитанным, владеющим древними (не только латынью, но и греческим, арабским, ивритом) и новыми языками. И, прежде всего, человеком очень молодым. Он и умер в 31 год, успев, однако, за свою бурную молодость сделать немало. Одержимый идеей цельного знания, примордиальной традиции, на поиск которых его вдохновило знакомство с Гермесом Трисмегистом и кабалой, Мирандола заложил основы синкретического гуманизма – мировоззренческого фундамента Нового времени.
Как и все гуманисты его круга, Пико считал герметический корпус и каббалу – текстами столь же древними, как и Ветхий завет. И его не могла, конечно, не поразить разительная схожесть идей столь разных на первый взгляд традиций. Если Платон, Моисей и Гермес говорят одно, значит существует единое примордиальное знание (prisca theologia), предшествующее знанию разных учений. Отсюда одержимость Пико синкретической связью всех традиций: одновременное изучение платонизма, герметизма, каббалы, неоплатонизма, раввинистических текстов, орфиков и т.д. Знаменитые «900 тезисов», в которых Пико делает попытку установить связи и свести все эти традиции воедино, становятся настоящей манифестацией духа гуманизма. А ставя «перед собой задачу тотального синтеза всех знаний» (Ф. Йейтс), Пико предвосхищает и центральную идею Просвещения.
Но сделанное им было беспрецедентно не только в плане возрожденческого синкретизма, но и, главным образом, в открытии им интереса христианского мира к еврейской мистике. С подачи своих иудейских учителей, Пико начинает воспринимать каббалу как своего рода священное устное предание евреев, восходящее к Моисею.
Правда, стремится вложить в него при этом христианский смысл. «Никакая наука не может лучше убедить нас в Божественности Иисуса Христа, чем каббала», – говорит Пико во время знаменитых публичных дебатов 1486 г. в Риме. Ведь и Каббала, как и Христианство признает божественность Слова (Бог творит мир, произнося слова Торы, говорят кабалисты).
В защиту своих «900 тезисов» Пико пишет «Апологию» и речь «О достоинстве человека», лейтмотивом которой становятся понятия «каббала» и «магия». Пико утверждает, что кроме той злокознённой магии, что осуждала Церковь (её Пико тоже осуждает) есть и другая, «доброкачественная», которую он называет «естественной». Эта естественная, практическая магия подобна той, которой оперируют каббалисты. И так же, как и та, говорит о божественности Христа. Естественно, Католической церковью эти идеи Пико были осуждены. Однако, будучи многократно усилены печатным станком, они порождают магистральную традицию ренессансной мысли: традицию «христианской каббалы» и «практической магии», которая устанавливает совершенно беспрецедентную до сих пор связь еврейской и христианской мысли и мистики.
При этом, сам Пико делла Мирандола был истым христианином, которого всю жизнь связывала большая дружба с Савонаролой. Его увлеченность темой еврейства носила наивно-эсхатологический характер. Своими доводами (перекрестными ссылками девяти сотен тезисов, подтверждающих друг друга) Пико обращался не только к язычникам, но и к евреям, желая открыть им глаза на настоящий смысл каббалы, убедить их в божественности Христа и вызвать их обращение. (Ведь и ап. Павел утверждает, что Израиль спасётся в последние дни мира).
Пико, возможно, ожидал, что в самый момент его Великого Диспута в Ватикане (который так и не состоялся) «четыре всадника Апокалипсиса явятся в небе Рима и рухнут на площадь перед Папским дворцом», замечает его биограф. Своей надеждой на обращение евреев Пико закладывал ещё одну большую традицию ренессансных и реформаторских иллюзий. Вспомним, что и Лютер, окружённый, с начала своей проповеди, евреями, питал большие надежды на их обращение. Надежды оказались тщетными, а сам Лютер из ярого защитника евреев обратился в столь же яростного их обличителя.
Смерть Пико также оставляет много неясного. Умер учёный в 1494 году, в возрасте 31 года, вместе со своим другом Анджело Полициано, при обстоятельствах, сразу вызвавших подозрение в отравлении. Момент в жизни учёного и правда был переломный: под влиянием Савонаролы и наступающей зрелости, он начал слишком круто пересматривать свои взгляды: отрекся от большей части синкретических идей, сжёг свои бумаги, раздал состояние и готовился принять монашество. Таким образом, весь, так сказать, «алхимический брак» магии и христианства, Библии и Каббалы, христианского и еврейского миров, который Пико подготовил, мог пойти прахом. Указывали на то, что Пико мог отравить его секретарь. Во всяком случае, проведенная в 2007 году эксгумация останков учёного ясно показала следы отравления мышьяком.
4.
Со времени Пико делла Мирандолы в среде гуманистов и других «новых людей» каббала начинает принимать вид той основы, на которой можно, объединив христианство, иудаизм и ислам, создать так называемое «универсальное христианство», как называет его сам Пико – универсальную религию духа. Да, это все те же надежды, которые давали движенье «Третьей эпохе» Иоахима Флорского… Но окрашенные в новые тона открытия изначальной традиции, некогда явленной человечеству, но утраченной им. Это вообще центральная линия гуманизма (и в частности увлечения каббалой).
Следующей важнейшей здесь фигурой становится гуманист и гебраист Иоганн Рейхлин. Пико делла Мирандола познакомил Рейхлина с каббалой в 1485 году. Ссылаясь на Пико, сам Рейхлин уже гораздо более свободно говорит о практической магии. В разгорающемся вскоре «споре о еврейских книгах», штормом пронесшимся над Европой в самом преддверии Реформации, и, по сути, открывшем ей двери, Рейхлин оказывается центральной креатурой и защитником еврейства.
Лютер является на этом фоне, как человек, глубоко погружённый в гуманитарные споры своего времени, и, со своими «95-ю тезисами против индульгенций», идущий прямо по стопам Пико.
Следующий крутой виток иудаизации христианского мира оказывается связан с именем Кальвина. Росток иудаизма, выросший на христианской почве – так кратко и исчерпывающе характеризует кальвинизм немецкий социолог Зомбарт.
Само происхождение Кальвина (наст. фамилия Coven) оставляет много вопросов. Во всяком случае, в Кальвине иудеи нашли, наконец, человека себе по сердцу. Погром христианского богословия, христианской нравственности, христианского предания, учинённый Кальвиным, можно сравнить лишь с нашествием Аттилы.
Его «Доктрина предопределения» безнадежно расколет христианский мир на то, что было до и что стало после. Создав новый «народ избранных», Кальвин противопоставит его старому христианскому миру, но не старому «избранному народу». Наоборот, кальвинизм получит в его лице верного попутчика и всегдашнего финансиста.
«Доктрина фундаментальной изменчивости», измышленная кальвинистскими публицистами, подвергнув отрицанию непреложность всякой исторической истины, создаст основу (если можно назвать так непрерывную текучесть всего и вся) современного мира.
«Доктрина тираноборства» откроет двери оправданному цареубийству.
Уничтожение церковных таинств (кроме крещения и причастия), христианских праздников (кроме Рождества и Пасхи), монашества и вообще внутренней жизни (подменённых «внешней аскезой» непрерывного труда и накопления капитала), наконец, оправдание ростовщичества, создадут классического пуританина – человеческую икону современного мира: человека, лишённого внутренней жизни, всецело преданного своей секте, нацеленного на приобретение и детерминированного моралью (подменяющую ему всякую живую реальность и голос Бога в сердце).
Одним словом, создаст цивилизацию современных «полых людей» (Т. Элиот).
Христос в кальвинизме окажется низведен до роли проводника, подобного Моисею, а Его искупительная жертва потеряет всякое значение.
Поистине, Кальвин станет чёрным гением христианского мира, подготовив его гибель, и направив церковный корабль на рифы.
Но ещё дальше пойдут пуритане – английские кальвинисты, эти обломки и щепки произошедшего уже кораблекрушения. Отринув последнее, что ещё оставалось от христианской идеи – епископское (апостольское) церковное единство, пуритане откроют двери последним центробежным силам распада.
Именно пуританские конгрегации создадут Америку, как мы её знаем: конгломерат тысяч разнообразных сект, связанных доктриной закона, идеей успеха и мистикой денег.
Но и среди пуритан окажутся свои герои, которые сделают последний шаг: конечной точкой распада христианского мира станет унитаризм. Точкой, в которой мы снова встречаемся с нашими старыми друзьями – Прайсом и его командой интеллектуальных революционеров, и штабом американской революции Франклина… Теперь этим же самым «передовым людям» предстоит встать и у начал «научной революции» Нового времени.
Часть четвёртая. Создание современной науки
- Невидимый Колледж
Лондонское Королевское общество (англ. The Royal Society of London) – одно из ведущих системных центров просвещения, организация, под чутким руководством которой совершалась научная революция просвещения. Это первая (в точном смысле) Академия Наук, точнее сказать, центральная Академия наук всего Нового времени, значение которой в построении «нового порядка вещей» переоценить невозможно. Именно здесь ковалась наука Нового времени, утверждались её фундаментальные основания. Кто-то скажет: но ведь науку двигают энтузиасты, самородки, учёные, наука расцветает в университетах – то есть, растёт повсеместно, как сад, можно ли её локализовать столь жёсткими утверждениями? Да, в данном случае можно. Это было именно то время, когда старую, католическую, основанную на аристотелизме, науку, цветущую в старых университетах нужно было закрыть и начать новую – просвещенческую, основанную на совершенно новых принципах.
Какова главная функция Академии наук? Это функция комитета по цензуре. Академия наук создаёт единые правила, согласно которым отличает затем правильную науку от неправильной, настоящую от ненастоящей. Именно такую функцию и выполняло в эпоху становления просвещения Королевское общество. Таким оно остаётся и сегодня: частная организация, выполняющая роль «палаты мер и весов» настоящей науки, отличающей её от «ненастоящей».
И да, конечно, с момента своего основания и по сей день Британская Академия наук остаётся чисто масонским образованием и органом (КО с гордостью сообщает, что масонами были более 2000 его членов).
Теперь обратимся к истории. Ядром Королевского общества, основанного 28 ноября 1660 года по разрешению Карла II Стюарта, стал небольшой элитарный клуб, уже полтора десятка лет собиравшийся в Грешем-колледже под Лондоном, и называющий себя в духе розенкрейцеров и Фрэнсиса Бэкона – невидимой коллегией или невидимым колледжем (Invisible College). Таким образом, члены невидимой коллегии были, прежде всего, друзьями науки и почитателями Фрэнсиса Бэкона и его «Нового Органона».
Фрэнсис Бэкон – важнейшая, можно сказать, центральная фигура науки всего Нового времени. Именно он своей яростной критикой логики Аристотеля, основанной на силлогизмах, и противопоставлении ей эмпирического опыта, заложил основы современной науки. И важнейшее значение Грешем-колледжа, прежде всего в том, что революционную идеологию Бэкона он претворил в жизнь.
То, что это был поистине революционный переворот – не вызывает сомнений. Но в чём был смысл этого переворота?
Логика Аристотеля (на которой строилось богословие Католической церкви) идёт от предположений к выводам, основываясь на непреложных истинах – предпосылках (предикатах). Бэкон отвергает всякие предпосылки и предикаты, едко обрушиваясь на Аристотеля, как пустопорожнего болтуна и замшелого ригориста. В фундамент новой науки («Новый Органон» – т.е. против «Органона» Аристотеля) Бэкон кладёт не истину, а эксперимент. То есть, отрицает всякого «Бога в науке», Бога во всех смыслах, вплоть до основного и главного. Точнее – начиная с главного. Наука Бэкона может существовать только в мире, в котором Бога (Истины) не существует. Именно этим она и хороша, именно этим она и прельщает Просвещение. Точнее, – именно она и создаёт Просвещение.
Ведь в мире, где Бога нет, где отвергается богословие, и, всякая вообще философия, претендующая на истину, богом становится сама наука. Наука (вечно изменчивая, оставляющая позади всякую новую истину, тут же становящуюся старой) становится основанием нового мира. А место самой истины занимает «Доктрина фундаментальной изменчивости», разработанная ещё кальвинистскими богословами.
На фронтисписе первого издания «Нового Органона» Фрэнсиса Бэкона изображён корабль, уплывающий за запретные Геркулесовы столбы – символ покидаемого новым учением старого мира. Символ более чем красноречивый: старый Католический мир отменяется, се – творим всё новое! Плывём – в неизведанное. Не случаен и девиз Королевского общества: «Не верить на слово» (лат. «Nullius in vеrba»). То есть – не верить никаким авторитетам (и, прежде всего, – авторитетам прошлого). Иначе говоря, заветом «Невидимой коллегии» становится, прежде всего, отвержение церковного писания и предания, и создания на его месте новой «научной картины мира».
Чему же тогда, или, вернее, кому же тогда верить? Эксперименту! Как единственной объективной реальности, независимой от авторитетов – такова позиция основателей общества.
На первый взгляд, звучит здраво. Но, чуть поразмыслив, мы убедимся, насколько шатки эти основания. Ведь и эксперимент предполагает некие предикаты. Учёный, который стал бы экспериментировать со всем подряд, выглядел бы полным идиотом (подобными чудаками Королевское общество действительно кишело). Наконец, слишком много зависит от самого экспериментатора. Да и сама объективность «объективной картины мира» вещь сомнительная. Что в ХХ веке и констатировала квантовая физика, доказав, что вне наблюдателя эксперимент ничтожен, и что эксперимент и экспериментатор составляют единое целое. Но если так, где же тогда объективность? И так, всё здание «современной науки» рушится в Преисподнюю. Таким образом, морочить голову себе и всему населению планеты «современной науке» удавалось лишь каких-то двести с небольшим лет. (После чего наука начала уходить в тень между мирами: неклассическая наука, постнекласическая наука, оперирующая «большими системами» – оказывается всё ближе и ближе к магии и старому доброму платонизму).
Ладно. Идём дальше.
В утопии «Новая Атлантида» (ок. 1624) Бэкон описывает некий идеальный строй острова Бенсалем (на иврите «сын целостности»), блаженную жизнь жителей которого обеспечивает особый научный Орден под названием «Дом Соломона».
Дом Соломона – это огромная организация, многоуровневый синклит учёных мужей, цель которой – строительство и обустройство жизни нового идеального мира (Новой Атлантиды).
«Новая Атлантида» – это своего рода модернистский извод «Государства» Платона, в котором учёные «Дома Соломона» выполняют роль платоновских Стражей, но, конечно, совершенно особого свойства. Отчасти они напоминают фокусников, отчасти – обманщиков, отчасти магов и волшебников, которые заняты преимущественно тем, что морочат головы жителям острова и всем миру. Среди них есть «торговцы светом», функция которых – привозить любые знания со всего света, «похитители», которые из потока информации выделяют ценные сведения, «охотники за секретами», «пионеры-изыскатели», «компиляторы», «дарители» (воплощающие идеи в жизнь), «светочи» (намечающие новые горизонты), «истолкователи» (возводящие эмпирические данные в принципы и законы) и т.д.
Как и во всех тайных обществах, адепты Дома Соломона владеют как открытыми, так и закрытыми знаниями. Открытые знания – это все их замечательные изобретения, помогающие людям существовать комфортно; закрытые – это тайные или опасные знания, которые можно передавать только крайне узкому кругу адептов.
Цель Дома Соломона, согласно Бэкону, есть «положение Основания», или «знание Причин и тайных движений вещей; расширение границ Человеческой Империи, чтобы осуществить всё возможное». Звучит несколько туманно, но вполне в духе центральной масонской идеи: строим новый мир на новых основаниях, и – до самых границ вселенной. «Большая реставрация» – так это называется у Бэкона. «Большая реставрация» – это и есть, прежде всего, утверждение естественной истории (т.е. освобождённой от истории Священной) и экспериментальная наука (т.е. наука, лишённая понятия истины).
Одним словом, перед нами и правда некий идеальный масонский мир – Новая Атлантида. Но само слово фримасон ещё не произнесено, вместо него Бэкон туманно намекает на розенкрейцерство.
Что же такое розенкрейцерство, и кто такие розенкрейцеры?
- Розенкрейцерство
Розенкрейцерство – это мифическое (в полном смысле) тайное общество, слухи о котором взбудоражили умы аристократических салонов Европы в начале XVII века. Розенкрейцерство, это, можно сказать, идеальная мифология «тайного общества», легенда как она есть: из артефактов – несколько неясного происхождения трактатов, остальное – слухи, домыслы, туманные образы; своего рода «байки из склепа» позднего Возрождения. Но, при том, такие байки, которые оказались способны держать в тонусе тысячи умов в течении целых столетий. Одним словом, перед нами идеальный масонский миф.
Именно этим, прежде всего, и интересна история розенкрейцерства. История того, как один точечный исторический вброс (возможно, просто чья-то искрометная шутка) создала огромный миф, который будет разрастаться и крепнуть (неустанно питаемый тайной, чудом, авторитетом) до тех пор, пока не оформится в действительно существующую глобальную сеть тайных обществ, целью которых станет изменение всего мира.
Конечно, дело не только в мифе. Дело, прежде всего, в целях, и – огромных деньгах, которыми эти цели обеспечены. Но большинство историков (напр. Дэвид Стивенсон) так или иначе сходятся на том, что именно розенкрейцерский миф лёг в основу будущего масонства, которое в следующем веке начнёт расцветать сначала в Шотландии, затем в Англии, где обретет политический и революционный характер, а в 1717 году оформится и утвердится в качестве первой официальной Лондонской ложи.
Итак, в начале XVII в. (между 1607 и 1616 г.) в Германии получают хождение два трактата, точнее, манифеста «Fama Fraternitatis RC» (Слава Братства RC) и «Confessio Fraternitatis» (Вероисповедание братства RC). Несколько лет спустя к ним добавляется аллегорическое сочинение под названием «Химическая свадьба Христиана Розенкрейца». Эти сочинения поведают миру о существовании некоего тайного идеалистического общества, цель которого – создать новый лучший мир, новое, улучшенное христианство.
Происхождение трактатов до сих пор покрыто сплошным туманом. Возможно, это была чья-то мистификация, возможно – чей-то очень тонкий, глубоко продуманный план. Одним словом, высшее общество Европы было заинтриговано. Когда же, в 1622 г. на центральной площади Парижа, одна за другой появятся две афиши, в которых тайное братство открыто заявит о себе: «Мы, Представители Высшей коллегии розы-креста, действительно находимся, явно, и незримо, в этом городе…», и призовёт в свои ряды всех этого достойных: «Мысли вместе с истинным желанием ищущего, приведут нас к нему, и его к нам» – миф о розенкрейцерах окончательно укоренится в головах, и без того уже изрядно сорванных с петель бурями эпохи…
Так, за каких-то 15 лет чья-то мистификация создаст миф, которому суждено будет прожить целые столетия (перед русской революцией в него ещё с головой окунуться и наши мистически сдвинутые символисты).
Фабула мифа такова: некий немецкий философ-мистик, «отец наш» Христиан Розенкрейц (род., согласно мифу, в 1378 г.), воспитывавшийся в монастыре, решает отправится в паломничество в Иерусалим. Однако, на пути в Святую Землю он встречает мудрецов из Дамаска, Феса и мифического города Дамкара, которые полностью меняют его путь и мировоззрение. Он возвращается на родину и (в 1407 г., согласно мифу) создает тайное «братство розы и креста», целью которого становится «постижение божественной мудрости, раскрытие тайн природы и оказание помощи людям». При жизни Розенкрейца (а он прожил 106 лет, как утверждает миф) Орден состоял из восьми человек – философов и врачей-альтруистов, которые поклялись, что найдут себе преемников. Так Орден начал своё существование во времени.
Нехитрая легенда сразу же обросла вереницами таинственных теней и персонажей: от Парацельса и Джона Ди (которого упоминает «Химическая свадьба») до всевозможных алхимиков-современников, которыми был богат XVII в. А центральный посыл мифа: существование тайного братства, которое работает над тем, чтобы улучшить род человеческий и окружающий мир, был встречен веком, входящим в сплошную турбулентность революций и мировых войн с большим сочувствием.
Был в этой истории ещё один, самый, быть может, важный момент. За много десятилетий до появления мифа о Розенкрейце эмблема креста и распускающейся на нём розы стала знаком португальской монастырской общины Ордена Христа (Конвенту-де-Кришту). А Орден Христа (основанный в 1318-м году португальским королём Динишем I) был ничем иным, как официальным правопреемником легендарного Ордена тамплиеров (разгромленного папой и королем Филиппом в 1307-1314 гг.). В Португалии же орден практически избежал преследований. Диниш I основал Орден Христа (под этим названием орден сохранился до XVI века) в благодарность тамплиерам за борьбу с сарацинами. Орден даже удержал свой центральный символ – красный восьмиконечный крест, под которым плавали корабли Ордена (и ещё Васко да Гама ходил под теми же флагами в Индию).
Таким образом, в миф о розенкрейцерах изящно вплетался миф о тамплиерах со всем его дразнящим, чарующим, запретным ароматом. Орден «розы и креста» оказывался таинственным продолжением легенды о тамплиерах, невинно осуждённых папой и королём. Да и сам сюжет мифа прозрачно отсылал к роману о Граале фон Эшенбаха «Парцифаль» (1195-1216), насквозь пронизанному тамплиерской (возможно, даже, альбигойской) символикой. О том же говорил центральный посыл розенкрейцерской идеи: создать обновлённое эзотерическое христианство, основанное на последовательных (алхимических) инициациях тела, души и духа.
Этой краткой (но вполне исчерпывающей) информации нам хватит, чтобы довольно точно идентифицировать источники розенкрейцерского мифа. Это, прежде всего, гнозис первых веков христианства, причём гнозис в духе гуманистического герметизма (то есть, основанный на корпусе трактатов мифического Гермеса Трисмегиста, ставшего основным «священным текстом» первых платоновских академий гуманистов XV-XVI вв.). Это, далее, миф о Граале, причём, опять же, в проекции фон Эшенбаха (волшебный камень с неба, несущий счастье, равенство всех религий, таинственный Орден, хранящий истинное знание). Это, наконец, учение о «третьей эпохе духа» Иоахима Флорского (1135-1202) – в общем, весь джентльменский набор просвещённого позднесредневекового вольнодумца-гностика.
Таким образом, розенкрейцерский миф берёт начало в иудейско-платоническом гнозисе первых веков христианской эры, вбирает в себя алхимическо-каббалистические миф «платоновских академий» возрождения, и, в общем синтезе, является миру эдаким зрелым цветком вечнозелёного гнозиса в разгар протестантских революций и религиозных войн начала XVI в.
Ну и, конечно, – судьба рыцарей-тамплиеров, оставившая незаживающую рану в сердце Европы. Одним словом, трещина, проходящая сквозь полтора тысячелетия существования христианского мира – вот что такое розенкрейцерский миф. Ну и, конечно, самое главное: в своеобразной форме этого мифа заключён пленительно-терпкий эзотерический дух революции: невидимое братство идеалистов-волшебников, тайно работающих над улучшением мира. Кому же не захочется стать соучастником столь прекрасного дела?
Дальнейшие наши рассуждения будут лежать в русле логики этой безумной эпохи. Чем бы ни был розенкрейцерский миф: невинной мистификацией или коварным планом, к 30-40-м гг. XVII века (ещё идёт к концу Тридцатилетняя война, ещё бурлит Английская революция) он становится весьма востребован.
В 1624 году розенкрейцерский миф становится источником вдохновения «Новой Атлантиды» Фрэнсиса Бэкона и его «незримой коллегии» Дома Соломона. Сам Бэкон кажется склонен был считать розенкрейцерский миф мистификацией, но с удовольствием включился в игру (о чём многозначительно намекали роза и монограмма RS на гравюре первого издания «Новой Атлантиды», опубликованной посмертно в 1626).
А идеалы «Новой Атлантиды» и детально прописанная идеология «Дома Соломона» ложится становятся основаниями веры и основой деятельности трёх друзей – Сэмюэля Хартлиба, Джона Дьюи и Яна Коменского, обильная переписка (в основном, Хартлиба и Дьюи) которых создаёт разветвлённую сеть, охватывающую всех свободномыслящих интеллектуалов Европы – так называемый Круг Хартлиба (Hartlib Circle).
Позднее, круг ближайших соратников Хартлиба и Роберта Бойля оформляется в закрытый клуб, который в 1645 г. начинает собираться в Грешем-колледже в Лондоне.
К этому же времени относится и одно из первых упоминаний о масонской ложе в Англии. Это дневниковая запись Элиаса Эшмола, известного мистика, астролога и мага в духе (а в гражданской жизни – королевского сборщика налогов и начальника службы артиллерийско-технического снабжения в Оксфорде) от 16 октября 1646 г. о том, что в этот день он был принят в масонскую ложу. (Таким образом, ко времени революции 1648 года, завершившаяся убийством короля Карла, масонство в Англии уже вполне развернуто и действенно).
Об Эшмоле также часто говорят, как о человеке, сыгравшем ключевую роль в формировании Королевского Общества. Правда, в документах и дневниках самого Эшмола историки не находят об этом сведений. Что, конечно, ни о чём ещё не говорит. Несомненен как целиком масонский характер самого Королевского Общества, так и то, что все люди известного образа мысли в это время прекрасно знали друг друга и имели теснейший контакт. Контакт, который и обеспечивала им разветвленную сеть Hartlib Circle, из которой и вырос сперва Грешем-колледж, а за ним и «Королевское общество» – фундаментальная основа современной науки. Кем же были Хартлиб и Дьюи?
- Круг Хартлиба
Сэмюэля Хартлиба (Samuel Hartlib) (ок. 1600-10 марта 1662) можно по праву назвать первым профессиональным интеллигентом – самой святой иконой интеллигенции, с безупречно же интеллигентской биографией. Сын торговца-эмигранта из Польши, студент Кембриджа (в котором учился неофициально, но так и недоучился), вдохновленный адепт религии Просвещения с её универсалистским символом веры, который он сам же и утвердил в качестве партийной программы: «зафиксировать все человеческие знания и сделать их общедоступными для образования всего человечества».
Да, перед нами сам м-р Гугл доинтернетной эры. Своим предтечей (и пророком Иоанном Крестителем) Хартлиб считал Фрэнсиса Бэкона. И в 1640-м году даже попытался реализовать программу построения «Новой Атлантиды» через английский Парламент, выбив для неё финансирование, но потерпел неудачу.
Святая вера Хартлиба в эксперимент была безупречна настолько, что, пытаясь вылечить камни в почках, он начал употреблять внутрь разбавленную серную кислоту, что видимо и стало причиной смерти.
Одним словом, перед нами истый энтузиаст-фанатик. Стать мессией современной науки (то есть, стать во главе Королевского Общества) этому святому человеку помешала по-видимому не столько подковерная борьба братьев за высший градус, сколько дружба с Кромвелем, который пожаловал его пенсией, и которая во времена Реставрации Карла II, стала почти что составом преступления.
Кажется, именно Хартлибу принадлежит разработка и первых протомасонских благотворительных схем: организация работного дома в рамках Лондонской корпорации бедных.
Но главным смыслом и вершиной деятельности Хартлиба стало создание обширного всеевропейского круга интеллектуалов (Hartlib Circle), который в свою очередь станет ядром формирования как самого классического масонства, так и современной науки под эгидой Королевского Общества.
По сути, это была ассоциация друзей, ключевыми фигурами которой были Хартлиб и Дьюи. Особо близок был им также Ян Коменский (который, однако, не был координатором, как эти двое). В ядро коллектива входил и Роберт Бойль – будущий президент Королевского Общества. От этого ядра, замечает исследователь Дж.Т.Янг, исходили бесчисленные нити и линии коммуникации, которые разветвляясь и пересекались, проникали во всё интеллектуальное сообщество Европы и Америки: это был круг с определённым центром, но почти бесконечно расширяемой периферией (захватившей напр. таких неожиданных людей как Джон Уинтроп и Бальтазар Гербье). Более 25 000 страниц текстов Хартлиба, этого гения переписки, сегодня тщательно оцифрованы и доступны в Интернете.
Взглянем теперь на второго участника звёздного тандема. Странствующий кальвинистский проповедник из Шотландии Джон Дьюи был человеком несколько иного склада, нежели профессиональный интеллигент Хартлиб. Это был религиозный радикал (ещё раз отметим этот центральный сюжет эпохи: перетекания радикального кальвинизма в просвещение и масонство), ключевой идеей которого было объединение всех протестантов Европы: лютеранского, кальвинистского и прочих толков (на которые уже бурно начинало распадаться радикальное крыло), их мессианское объединение с иудеями и создание дистиллированного иудео-христианства.
В религии сам Дьюи склонялся к унитаризму (т.е. антитринитаризму) в духе раби Маймонида, что также было знаком эпохи. Вообще, все члены Королевского общества, включая самого Ньютона, были антитринитариями, то есть крипто-иудеями.
- Возвращение евреев в Англию
Одним из главных успешных проектов Дьюи было решение вопроса о возвращении евреев в Англию. Именно он оказал решающее влияние на Кромвеля в этом вопросе. Он же также создал необходимую общественную атмосферу в Лондоне, чтобы это возвращение состоялось.
Евреи были изгнаны из Англии, декретом короля Эдуарда I в 1290-м г. Впрочем, само это изгнание было весьма формальным. Множество евреев продолжало проживать в Лондоне, занимаясь своим обычным денежным и торговым промыслом. Дело, однако, было, во-первых, в легализации. Но, главное, в том определяющем влиянии, которое могли получить евреи на финансовую и политическую жизнь Англии, если им будет дано официальное разрешение на возвращение.
Дело было крайне важным и своевременным. С 10-х гг. XVII века неофициальной еврейской столицей в Европе был Амстердам. Амстердамские финансисты фактически управляли «потоками золота в Европе». В их руках была «торговля с Испанией, Португалией и Левантом». И, конечно, они готовы были предоставить Кромвелю свои капиталы в обмен на официальное утверждение в Лондоне, «и помощь в его финансовых затруднениях».
Дело возвращения евреев в Англию весьма тонко и умело было разыграно Дьюи и главным раввином Амстердама Манассии бен Израэля.
Некий Антонио де Монтесинос (Аарон Леви, сефард из Маррано и путешественник), исследуя джунгли Эквадора, будто бы обнаружил здесь одно из десяти потерянных колен Израиля. В 1638 г. Менассия отправляется из Амстердама в Бразилию. В 1644 г. он встречает там Монтесиноса, который убеждает его в своем открытии. После чего Менассия обращается к Дьюи, и, в свою очередь, убеждает его. Так во всяком случае, излагают эту чудесную историю современные биографы. Дьюи убеждает Менассию написать об этом открытии книгу. Что Менассия и делает как бы в ответ на письмо Дьюи, вопрошающего его о надеждах Израиля.
В книге «Надежда Израиля» Менассия красочно описывает коренных жителей Америки, которые как оказывается на самом деле, являются потомками потерянных колен Израиля. И делает вывод: возвращение евреев Англию будет предшествовать приходу мессии.
Книга «Надежда Израиля» в форме как бы ответа на письмо Дьюи, в 1650-м г. была опубликована сперва на латыни (Mikveh Israel, hoc est Spes Israelis) и испанском (Esperança de Israel) (на солидных, убедительности ради, языках), а в 1652-м, в переводе Дьюи, и на английском. И, как и ожидали Дьюи с Менассией, вызвала в пуританской Англии настоящий фурор и широкую полемику. Книга и полемика (щедро, разумеется, спонсируемая) произвели должный эффект и создали необходимую почву для возвращения евреев.
Воодушевление Дьюи и пуритан хорошо понятно. Ведь если Монтесинос и Манассия правы, то Америка оказывалась вовсе не дикой страной, как до сих пор считалось, а действительно Новым Израилем, Землёй Обетованной! Мессианским «городом на холме», с гораздо большими основаниями, нежели предполагал Джон Уинтроп…
Хорошо. Но ведь евреи отвергли Христа, и для традиционного христианского сознания еврейский мессия – и есть Антихрист. Проблема эта в парадигме мысли Менассии и Дьюи оказывалась вполне разрешима. Решение это получило имя «Пятой Империи».
- Пятая империя
Пророчество книги Даниила говорит о четырёх империях, которые сменяют друг друга во времени, пока, наконец, не приходит пятая, последняя. В сознании традиционных христиан, Пятая империя – это Христианский Рим. В сознании иудеев – это империя еврейского Мессии, который должен христианский Рим сокрушить.
Именно здесь Менассия и Дьюи нашли общий язык. Ведь именно это и совершала протестантская революция (главными врагами которой были Католическая церковь и Римская империя Габсбургов) – сокрушала «ветхий христианский Рим».
По мысли Дьюи, Пятая Империя – это последнее сверхчеловеческое эсхатологическое царство, сводимое с неба, приходящее на смену «плотскому человечеству» и управляемое самим мессией. Некая кульминационная точка истории, в которой происходит приход Мессии и обращение Израиля.
Протестанты, начиная с Лютера, вообще много носились с этим «обращением Израиля» (о котором действительно говорит Апостол Павел). Лютер, впрочем, быстро понял свою ошибку, убедившись в жестковыйности евреев, упорно ждущих своего мессию, но отнюдь не собирающихся принимать Христа. И, действительно, как показала история, все последующие реформаторские движения шли в сторону всё большей собственной иудаизации, нежели обращения евреев. Более того, с начала XVII века в Амстердаме, который к этому веку становится еврейской столицей Европы, евреи, принявшие ранее христианство, начинают возвращаться в иудаизм.
Итак, дело было сделано. Создав необходимую атмосферу, Менассия в 1655 г. прибывает в Лондон с миссией переговоров с Кромвелем о возвращении евреев.
В том же году, в Амстердаме, воспользовавшись отсутствием главного раввина, амстердамские раввины отлучат от церкви ученика Менассии Баруха Спинозу. Впрочем, учению последнего это никак не повредит. Оно ляжет в основу той самой современной науки, фундамент которой в это самое время закладывают в Лондоне Дьюи, Менассия и «первая всемирная сеть» Хартлиба.
- Королевское Общество в действии. Исаак Нютон
Итак, 28 ноября 1660 года 12 лондонских джентльменов-натурофилософов во главе с Робертом Бойлем, до сего момента (с 1648 года) существовавшие в виде закрытого розенкрецерского клуба в Оксфорде, известного как Грэшем-колледж, заручившись поддержкой короля Карла II Стюарта, становятся колледжем видимым – центром «содействия физико-математическому экспериментальному обучению». На самом деле речь, конечно, идёт именно о создании новой «Академии» – нового центра мысли взамен старых католических центров, старых университетов.
Через 12 лет после окончания Тридцатилетней войны в Европе создание такого протестантского (точнее, уже – просветительского) центра оказалась крайне актуальным. Именно Тридцатилетняя война, обратившая континентальную Европу в руины, позволила подняться Англии. Она же способствовала бурному притоку умов и капиталов. Вестфальский мир сделал новую Европу национальных государств свершившимся фактом. Теперь Англия готова была заявить о себе как о великой державе. И «научная революция» (новая картина мира) должна была стать важнейшей частью её притязаний.
Ведь что такое есть в точном смысле «Академия наук»? Её функцией, прежде всего, является легитимация знания, то есть объявление одного знания истинным, а другого ложным. Что подразумевает так же контроль над университетами и выработка новой университетской учёности). При этом старая аристотелевская богословская школа, живущая в университетах, должна была подвергнуться беспощадному уничтожению. На её месте должна была воцариться другая, чисто «экспериментальная».
Понятно, что эксперимент здесь выступал в роли жупела. Наука всегда движется по аристотелевскому пути – размышления, озарения, создания гипотез, и уж потом, где это возможно и необходимо, и эксперимента. Свести науку к эксперименту, значило свети её к голому техницизму, упразднить ум, сознание, вдохновение, которое делало науку высоким искусством. Итак, наука ниспровергалась с неба на землю. И настоящая цель «новой науки» была в общем совершенно прозрачна: необходимо было упразднить традиционные представления о мире, обрушить традиционное мироздание, созданное христианским богословием. На их месте должны были возникнуть новые, уже нехристианские философия и наука. Причём, если прежние розенкрейцеры были метафизиками, то новые – сперва осторожно, а затем всё смелее стали метафизику отвергать. В этом и заключался путь просвещения. И на этом пути просвещению требовался свой гений, свой кумир и свой новый Моисей.
Если Бенджамин Франклин был человеком, который перевёл американский народ от пуританизма к американизму, то в науке Нового времени роль такого «нового Моисея» досталась Ньютону. На неё мог бы претендовать и Галилей. Но обстоятельства оказались более благосклонны Ньютону.
С точки зрения старой, умозрительной, науки, Галилей был ренегатом. Учёные старой школы презирали Галилея также, как настоящий поэт презирал бы собрата, который стал бы пользоваться поэтическим языком для описания кулинарных рецептов. Но ведь именно этим и была новая наука, принявшаяся изгонять из природы метафизику и подменять высокий ум «точными измерениями» и «экспериментом».
В отличии от Галилея, Исаак Ньютон (1643-1727) изгоем не был, он был представителем ещё старой, возрожденческой науки – уже далеко не ортодоксально-католической, густо пропитанной гнозисом, магией, каббалой и алхимией, однако же, далеко ещё не просвещенческой.
Сам себя Ньютон считал, скорее, алхимиком, нежели физиком или математиком (и, действительно, был одним из самых сведущих алхимиков Европы), в своих «силах, управляющих вселенной», видел оккультные духовные сущности, в своих «физических законах» – скорее симпатии и антипатии (в аристотелевском смысле), и никогда бы не принял вселенную, лишённую божественного света.
Став ещё в юности (1672) членом Королевского Общества, отдав его деятельности немало сил, и избранный его президентом в 1703-м, Ньютон, этот «последний из магов», наверное, сильно бы удивился тому, что сделали из его учения последователи, слепив из него ключевую фигуру Просвещения.
Во время же самого Ньютона, Королевское Общество представляло собой скорее компанию увлечённых чем попало (главное – эксперимент!) психопатов.
Впрочем, сам генезис, жертвой которого пал Ньютон, был вполне закономерен. И Ньютон не был бы Ньютоном, если бы он не был в то же время типичным дитём своего времени: гностиком, увлеченно погружающимся в изучение каббалы и Маймонида, человеком отвергающим Троицу (в духе полуарианства), гениальным физиком, и, в тоже время предельно честолюбивым рабби своей «научной синагоги» (требующим благоговейного поклонения, не выносящим критики и безжалостно расправляющимся с врагами).
Просвещение, будучи движением крайне поверхностным и начисто лишённым свободного вдохновения, остро нуждалось в такой фигуре как Ньютон: то есть, человеке весьма одарённом и авторитетном, который бы закрывал прошлое и открывал будущее, полностью при том удовлетворяя имени гения. Иными словами, Просвещению нужен был Идол. Фигура, которую можно было бы раздуть до масштабов космических и которой можно было бы заслонить всё прошлое.
Просвещению же как таковому гении были не нужны, ему нужны были люди с сознанием «школьной доски» (табула раса), на котором, как на глиняном лбу голема, можно было бы написать любую формулу. Для чего человека традиционной христианской культуры требовалось перевоспитать. Что означало, прежде всего, оторвать его от Бога, от всякой живой и питающей связи с Богом, дав ему взамен абстрактную математическую формулу.
Человека, воспитанного традиционным Богом любви, требовалось подчинить новой бездушной тоталитарной силе – новому авторитету Просвещения. Столь радикальное обрезание требовало конечно большого искусства. Что и было целью и заданием новых розенкрейцеров, объединившихся под эгидой Королевского Общества.
Итак, новой тоталитарной секте требовался свой гений. И Ньютон как нельзя лучше подходил на эту роль. Именно в силу своего безмерного честолюбия, Ньютон смог состояться в этой секте как «физик» и «просветитель», будучи на самом деле типичным гностиком-магом возрождения. Новый Моисей от науки, ведущий человечество к свету – Ньютону явно нравилось так о себе думать. И певцы нового гения не уставали его в этом убеждать.
Когда Ньютон стал президентом КО, он оказался единственным признанным ребе своей синагоги. Всех потенциальных оппортунистов, которых он мог заподозрить в нелояльности (как астроном Джон Флемстид, Лейбниц и Гук), он попросту уничтожил.
Именно при Ньютоне Королевское Общество стало тем, чем оно стало: диктатурой истины и её законодателем. Основателем банка Англии, Чарльзом Монтегю, Ньютон был назначен Хранителем королевского монетного двора. Его деятельность на этом посту привела к отказу Англии от серебряного стандарта и установлению золотого стандарта в интересах частных банкиров. Культ личности Ньютона был создан сразу после его смерти.
Замечательно, что при всём обожествлении фигуры Ньютона, Просвещение зло посмеялось над ним. Настоящим смыслом алхимической вселенной Ньютона был божественный свет. Но именно свет был выброшен из «пространственно-временного континуума» просвещенческой науки, которую вычисления Ньютона и сделали возможной, и которая без них не смогла бы попросту состояться.
https://zavtra.ru/blogs/bomba_pod_hristianskij_mir
https://zavtra.ru/blogs/bomba_pod_hristianskij_mir_chast_vtoraya_