Константин Сёмин - 16 января 2018
Ситуация в резнёй в пермской школе напоминает мне такой момент, когда человек, давно не смотрящийся в зеркало, вдруг оказывается перед зеркалом и понимает, насколько он ужасен, насколько он сам себя запустил. И когда всё наше общество иногда оказывается поставлено нос к носу с таким зеркалом, происходит вспышка, и оно вдруг осознаёт, что же с ним происходит. Не только наше общество переживает такие моменты. Недаром сегодня многие вспомнили «Боулинг для Колумбины». Соединённые Штаты — классическое капиталистическое общество. Нам всё время ставят его в пример, но оно переживает такие моменты озарения раз по 300 в году. Там в школах не ножами орудуют — преимущественно огнестрельным оружием, но, тем не менее, такие ситуации происходят постоянно — не периодически, а постоянно. Исчисляются они десятками и сотнями. И каждый раз общественное мнение вздрагивает, каждый раз для публицистов появляется повод обмакнуть перья в чернила и написать очередную статью о том, как всё запущено, как всё ужасно. Но в целом ситуация не меняется. Это диагноз обществу. Это говорит не о состоянии конкретного человека, который вышел из себя. С каждым может произойти что-то катастрофическое, каждый может потерять рассудок, наверное — впрочем, я не специалист в судебной медицине и психиатрии. Но когда это происходит в школах именно так, как сегодня в Перми или регулярно в Соединённых Штатах, это говорит не о каких-то частных проблемах, не об отдельной истории отдельного человека — это говорит о проблемах системных, о том, что больно всё общество.
Проблема в том, что мы переживём этот случай и уже завтра о нём забудем. Он останется в хрониках, в отчётах следственных органов, а мы будет дожидаться следующего. И большая моя печаль о том, что непонятно, сколько такого должно произойти, чтобы была достигнута какая-то критическая отметка, чтобы каждый из нас окончательно осознал — так жить нельзя, так дальше продолжаться не может.
У нас подобные истории (не по фабуле произошедшего, а по своей чудовищности) происходят тоже регулярно. Вспомните и детей, утонувших на Сямозере, и недавнюю перестрелку в подмосковной школе, и убийство красноярской школьницы одноклассницами, и погибших рабочих на стройке в Краснодарском крае. Каждый сюжет особенный, но каждый сюжет говорит об одном: мы перешли на совершенно звериную платформу развития. Хотя «развитием» то, что с нами происходит сегодня, уже нельзя назвать.
И, тем не менее, каждый раз ужаснувшись, каждый раз всплеснув руками, каждый раз погрузившись в невесёлые мысли, мы продолжаем жить как ни в чём не бывало, потому что ничего не меняется и ничто не изменится. Вот что я думаю, наблюдая за тем, как в очередной раз закипают страсти, сыплются обвинения во все стороны, ищутся виноватые. Безусловно, конкретный человек всегда виноват, наверное, найдут ответственных и здесь. И если это будет не один Лев Б., то наверняка тот, кто его воспитывал, кто надзирал, кто вовремя не написал, кто вовремя не отчитался, вовремя не предотвратил. Но в любом случае в масштабах страны каждый такой виноватый будет стрелочником. А виновата в том, что происходит так, как происходит, так, как ещё 30 лет назад не могли мы себе представить — система наших экономических и общественных отношений. Я говорю об этом каждый раз и не перестану говорить.
Вспоминаются слова Ульянова в фильме «Председатель»: «Развратились в нищете и безделье». Потому что, конечно, молодой человек, занятый так, как заняты были мы в нашем детстве — в наших кружках и, самое главное, в наших мечтах о достойной жизни — вряд ли будет соучастником группы в соцсети, которая посвящена массовым убийствам. Здесь возникает такой вопрос. Если мы уже вспомнили нашу Родину — СССР, понятно, что асоциальные, девиантные типы всегда были и будут, это неизбежно, это биология. Но что мы читаем про этих мальчиков: там и наркомания, и учёт в психоневрологическом диспансере, и отчисление из школы. При этом мне очень «нравится» информация: «семья у Льва Б. благополучная» — однако он не раз убегал из дома. Таким образом, мы знаем, что за молодыми людьми из группы риска должны были наблюдать «благополучные семьи», должна были наблюдать психиатры в психоневрологическом диспансере, должны были приглядывать по наркоманской линии. Ничего этого не было. Наши органы опеки и попечительства занимаются совершенно другим: видимо, они воспринимают детей как товар, продавая иностранцам. Так в чём разница в системе надзора за проблемными детьми в СССР и сегодня?
Мне кажется, что система надзора, система воспитания и все остальные системы сегодня работают синхронно и выглядят одинаково. Не важно, о чём идёт разговор — они все поставлены на рыночные рельсы. Отношение людей к людям не отличается от учреждения к учреждению. Каждый думает исключительно о собственной шкуре. И нечего рассчитывать, что появятся какие-то новые Макаренко, которые будут вытаскивать безнадёжных подростков и лечить их созидательным трудом и высокой культурой. В Советском Союзе этот метод работал, как мы знаем, со времён Дзержинского через Макаренко и вплоть до самых последних дней существования Советского Союза. Советская педагогика, советская воспитательная школа, даже советская исправительно-трудовая школа работали, они возвращали в жизнь очень многих людей. Да, конечно, всегда были отщепенцы, нам всегда вспомнят какого-нибудь Чикатило. Но мы должны сопоставить сегодняшнюю статистику с тем, что было тогда. И мы все прекрасно понимаем, что сегодня мы утопаем в социальных проблемах, мы окружены социальными язвами. По сравнению с тем, что мы видим сегодня, в Советском Союзе не было наркомании — вообще не было. Говорят, что она непобедима — но она была побеждена в Советском Союзе, её фактически не существовало. Да, где-то можно было что-то накопать, но в принципе для любого обычного человека, который жил в любом советском городе, наркомании не было. Не было проституции. Она существовала где-то там, под какими-то плинтусами её можно было выковырять и узнать, что в «Интуристе», ах, бывает. Но в масштабах страны проституции не было. Опять же говорят, что проституцию нельзя победить — оказывается, можно. Оказывается, это зависит от того, как организовано государство и общество. И то же самое касается всех остальных проблем и общественных патологий. Патология, которая нам сейчас продемонстрирована в лицо в очередной раз — это патология общества в целом.
Мы очень любим отважных и самоотверженных людей, находящихся на службе у государства, которые в нужный момент закроют собой людей от террориста, которые в нужный момент бросятся на помощь, спасут и так далее. Но таких инициативных и самоотверженных людей не хватит для того, чтобы накрыть ими все язвы, образующиеся в результате развития капиталистических отношений. И всегда тех, кто думает о собственной шкуре, будет больше, поскольку таков базис. Каков базис, такова и надстройка.
То, что мы видим и в школах, и по телевизору, и в кинотеатрах, и в группах ВКонтакте, и безумные течения последних лет, связанные с детскими самоубийствами — это всё является проекцией наших общественно-экономических отношений. Коль скоро мы приняли решение жить в зоопарке или в джунглях, мы будем жрать друг друга, и будут происходить такие совершенно безумные истории. До тех пор, пока мы не осознаем, что дело не в конкретной девиации, не в конкретном отклонении. Мы любим часто повторять — это любимая либеральная песенка, — что каждый человек отвечает сам за себя. Что если человек — преступник или проститутка, то это потому, что он сам для себя так решил. Человек с ума сошёл, пошёл и зарезал — надо разбираться, кто допустил. Нет, не в этом дело. Каждый, конечно, отвечает сам за себя, но в целом мы делаем то, что нам предписано делать системой экономических отношений. К сожалению, эта мысль очень часто ускользает от тех, кто обсуждает наши современные проблемы. Всегда проще переложить ответственность за происходящее на конкретного человека, потому что конкретного человека осудили, забыли и вроде бы как проблему решили. Ничего же не решили!
Вы посмотрите почти на каждую семью сегодня, на каждого конкретного человека. У нас каждая биография — это патология. Покажите сегодня мне счастливую семью, покажите мне счастливого человека, покажите мне человека, который полностью психически здоров? У нас с 90-го года до сих пор наблюдается лавинообразный рост психических заболеваний. Мы все это знаем, мы все это понимаем. И я думаю, что, даже встречаясь со своими вполне адекватными и здоровыми друзьями, мы про себя отмечаем, что не совсем и не во всём мы здоровы. Увы, то, что мы обсуждаем сейчас — это болезнь, поразившая всё общество, пропитавшая его, проникшая метастазами во все его органы.
Мы же привыкли в последние несколько лет во всех наших трудностях и бедах (по крайней мере, системного характера, потому что вздрогнула вся страна от того, что сейчас случилось) обвинять кого-то, кто нас этим заразил — ЦРУ, какую-нибудь волосатую руку. Но такое, что случилось в Перми, организовать невозможно. Это не ЦРУ сделало — это мы сами такие стали. И в это зеркало надо очень внимательно смотреться и честно себе сказать, что это часть нашего сегодняшнего облика. И этот облик необходимо менять, нельзя оставлять его таким, иначе мы все рано или поздно выродимся и даже не будем осознавать, что это происходит. Я бы только добавил про ЦРУ, что если здесь и есть вина ЦРУ, то вина эта тянется ещё с советских времён, когда подкупали наших высших чиновников и руководителей и заставили изменить наш строй.
Та проблематика, которую мы обсуждаем, активнейшим образом анализировалась в советском искусстве. В литературе, но особенно — в кино. Вспомните фильмы Вадима Абдрашитова, Валерия Приёмыхова, Киры Муратовой, Ролана Быкова о трудных подростках — сколько было этих фильмов! Дети — и я в том числе, и вы — ходили в кинотеатры и смотрели эти фильмы. Видели себя как в зеркале, порой ужасались, боялись тех путей к ужасному, которые были там продемонстрированы, и были благодарны за те пути выздоровления, которые там тоже были явлены. И таким образом, ребёнок выходил в жизнь подготовленным к таким ситуациям, и линия его жизни становилась прямой. Сегодня же можно говорить даже о диверсии, потому что то, что находится в области киноискусства, как будто заточено на то, чтобы рождались Львы Б. и исключительно Львы Б.
Мы же и здесь провозгласили во всём логику рыночных отношений, правильно? То есть если мы присоединились к ВТО, то присоединились не только Череповецким металлургическим комбинатом или «Северсталью» — мы присоединились и рынком нашей культурной продукции. Это всё товар, это всё продаётся и покупается, всё — начиная от прокатных удостоверений, заканчивая билетами в Большой театр. Это всё рынок. И поскольку мы присоединились к более мощному экономическому агенту, этот агент нас в две минуты заполнил по уши всем, что он производит. Соответственно, пришли компьютерные игры, где потроха торчат из каждого угла. Кто-то регулирует это? Я не к тому, что надо запретить компьютерные игры или интернет. Но Советский Союз производил собственную культуру, ведь её производят, как на заводе. Если у тебя не будет такого своего производства, ты будешь потребителем чужой культуры. А если чужая культура звериная, то и ты тоже будешь зверем. Если твоим детям объясняют в течение 10 или 15 лет, что с топором прийти и раздолбить на части человека — это нормально, то рано или поздно из нескольких миллионов человек появится один, который сделает это — обязательно. Если он будет видеть это в кино — он повторит. Потому что человек — это существо, которое нуждается в образце для подражания. Человек ещё ведёт себя по-обезьяньи — не только на нашем континенте, на любом. И если ты ему даёшь обезьяньи стандарты поведения, он будет обезьяной, он обязательно будет повторять её свойства. Если ты ему поёшь по-обезьяньи, он будет тебе подпевать по-обезьяньи. Если ты пишешь книги на обезьяньем языке, он будет читать такое и производить такое, называя себя великим писателем или поэтом. В обезьянничание превратилась вся наша массовая культура. Мы с пренебрежением произносим эти два слова — массовая культура, но она другой и не может быть. Культура для масс не может не быть массовой. И поскольку мы сейчас своей культурой не владеем, ничего своего у нас практически не осталось за редким-редким исключением, а всё то своё, что есть, это жалкая копия и попытка изобразить то, что уже было кем-то сделано — то вот, пожалуйста, результат.
И знаете, к чему я прихожу, рассуждая так? Никому не хочется ничего раскачивать, никому не хочется увидеть потрясений. Мы по-столыпински ждём 150 лет, чтобы всё само наладилось эволюционным путём. Но какова цена ожидания? Через сколько времени те, кто ожидают, постареют? А им на смену придёт одно, другое, третье поколение, воспитанное группами ВКонтакте об убийствах, воспитанное фильмами, которые не испытывают никакой конкуренции со стороны высоких образцов отечественной культуры, потому что нет этих высоких образцов. Таким образом, происходит перерождение общественно-социальной ткани, перерождение общества. И через какое-то время это общество в зеркале себя не узнает. Оно и сейчас-то уже не узнаёт себя. Через 10-15 лет можно оказаться совсем другим народом, совсем другой страной, которую, на самом деле, уже ничего не будет связывать — никакие нервы, никакие сухожилия — с тем высокими культурными и человеческими образцами, которые оставила нам советская эпоха.
И сколько бы сейчас наши узколобые либералы не воротили нос и не говорили, что «вы нас тащите в прошлое, это всё уже бывало» — ничего не бывало. Просто есть несколько путей развития общества, научно известных человечеству. И то, что нам сегодня пытаются представить как безальтернативную данность, как будто бы ничего другого нельзя, потому что, дескать, совок устарел и разрушился, и возвращаться к нему значит вернуться в прошлое — так это мы сейчас вернулись в прошлое. Наше настоящее — это прошлое до 1817 года. Мы проваливаемся в феодализм и глубже, иногда в рабовладельческий строй. Вот что нужно вспоминать тем, кто пытается упрекнуть нас в чрезмерной ностальгии и неуместных отсылках к временам минувшим.
Когда мы делали третью серию фильма «Последний звонок», процитировали известного в широких, даже и не только в узких кругах, преподавателя Высшей школы экономики Исаака Фрумина. В статье 1992 года, она называлась «Кухаркины дети», он рассуждает о девиантных, социально-неблагополучных детях, которые приходили в его экспериментальную красноярскую школу. И он там терзается выбором: девочка из семьи алкоголиков, у которой одни матерные слова на языке и которая всегда грязная и завшивленная — её вышвырнуть или оставить со всеми благополучными детьми? Своё монологическое рассуждение Фрумин заканчивает интересным выводом: «если мы удалим неблагополучных из класса, то в какой-то момент эти дети будут ждать нас в подъездах с ножами. Если мы не хотим, чтобы это случилось, чтобы наши благополучные, облизанные, чистые, светлые, умнейшие дети увидели этих детей с ножами в подъездах, мы должны находить какие-то механизмы социальной адаптации». Но в действительности в этих словах, конечно, есть огромное лукавство. Никто никого нигде адаптировать в системе, построенной фрумиными, не будет. Описанная им девочка обречена отправиться туда, куда они определили ещё со времен «Преступления и наказания» и других классических произведений русской литературы. И поэтому встреча детей из их «светлого мира» с «грязненькими» неизбежна. Ничто не может исключить этой встречи. Рано или поздно то, что фрумины вырастили в обществе, встретит их в подъезде с ножом.